через эти снега...»
Неспешно докурив папиросу, он швырнул окурок.
На луну наползла тучка, сделав снежное поле по-настоящему ночным.
— Не спишь? — толкнул доктор возницу.
— Да нет... — ответил Перхуша.
— Не спи.
— А я и не сплю.
Тучка сползла с луны. Поле осветилось.
Перхуше было тепло и спокойно после выпитого спирта. Он сидел, обхватив себя за бока, утонув до глаз в своей шапке, прижав колени к животу и вполглаза глядя на раскинувшееся под луной поле. Он уже не думал про своей нетопленный дом, а просто сидел и смотрел. Доктор хотел было его спросить про лошадей, как и когда они впервые испугались волка, как скоро они очухаются и будут готовы потянуть самокат, но тут же передумал и тоже сидел неподвижно, отдавшись раскинувшемуся вокруг абсолютному покою.
Ветер совсем стих.
Так они просидели еще некоторое время. И ни доктору, ни Перхуше не хотелось шевелиться. Клочья редких облаков наползали на луну и сползали с нее, наползали и сползали. Наползали и сползали.
Доктор вспомнил, что в склянке осталось еще немного спирта. Он достал ее, сделал два больших глотка через достаточный промежуток времени. Отдышался, протянул склянку Перхуше:
— Допивай.
Перхуша очнулся от оцепенения, принял склянку и послушно допил, приложил рукавицу ко рту. Спрятав пустую бутылочку в саквояж, доктор сгреб снега с рогожи, взял ртом, пожевал. Тепло снова распустилось внутри, стало хорошо и бодро. Захотелось двигаться и что-то делать.
— Ну что, брат, поехали! — доктор хлопнул Перхушу по плечу. — Не век тут стоять.
Перхуша слез, открыл рогожу, заглянул в капор. Лошади посмотрели на него.
— Поехали, — сказал им Перхуша.
Услышав самое знакомое человеческое слово, лошади вразнобой заржали. Одобрительно кивнув, Перхуша накрыл их, сел, поддернул вожжи:
— Н-но!
Лошадки робко зацокали по протягу, словно подзабыли, как делается их нужная людям работа.
— Н-но!
Самокат дернулся, скрипнули полозья.
— Н-н-о-о-о-о! — закричал доктор и засмеялся.
Самокат поехал.
— Ну вот! И никаких волков! — Доктор ткнул Перхушу кулаком в бок.
— Оклемалися, — заулыбался Перхуша опухшей губой.
Поползли по полю. Занесенную дорогу было хорошо видно: она слегка выступала, тянулась лентой к темному горизонту.
— Ну вот. И никаких волков! — повторял доктор, хлопая себя по коленям.
Ему было хорошо и приятно.
Лошадки потихоньку набирали ход.
— Ну вот, ну вот... — довольно хлопал себя по коленям доктор.
Проехали мелколесье и снова выехали на большое чистое поле. Луна сияла.
— Что ж они у тебя так слабо тянут? — Доктор пихнул Перхушу локтем в бок. — Аль кормишь плохо?
— Кормлю достаточно, барин.
— Хлестни их, пусть прокатят с ветерком!
— Да они щас еще не оклемалися с испуга-то.
— Да что они у тебя — жеребята, что ли?!
— Да уж не жеребята.
— А чего ж ползут так? А ну, хлестни их!
— Н-но! Нн-о, пошли! — поддернул вожжи Перхуша.
Лошади взяли порезвее. Но доктору этого было мало.
— Да что ж они ползут, как вареные?! Н-но! По-шли! — застучал он по капору.
— Н-но, родимыя! — крикнул Перхуша и засвистал.
Лошадки взяли еще резвее.
— Ну вот, ну вот... — обрадовался доктор. — Тут ехать-то осталось — всего ничего. Н-но! Пошли!
— Нно! — кричал и чмокал Перхуша.
Ему захотелось показать своих лошадей, хоть он и понимал, что они подустали.
«Пущай напослед пробегутся, авось согреются!» — подумал он, сам чувствуя в себе веселое тепло после выпитого спирта.
— А ну — стегани их! — потребовал доктор. — Что они у тебя, как мыши в чулане! Скинь ты с них эту дерюгу!
«А и правда, снять можно... Снег уж перестал, а морозец слабый...» — подумал Перхуша и на ходу ловко вылез вперед, отстегнул рогожу, закатал ее.
Доктор увидел облитые луной спины лошадок. Они казались совсем игрушечными.
— А ну-ка... — доктор вытянул из чехла кнутик.
«Пускай хлестанет...» — согласился Перхуша.
Привстав, доктор размахнулся и хлестнул по спинам лошадей:
— Н-но!
Они побежали сильнее. Доктор хлестнул еще:
— Н-но-о-о!
Всхрапнув, лошади наддали. Ноги их замелькали, спины закачались, напомнив доктору волнующееся море, которое они с Надин видели в октябре в Ялте и в которое ему совсем тогда не захотелось лезть, и он стоял на берегу, глядя на волны, а Надин в своем полосатом купальнике все тянула и тянула его в море, называя
— Н-но! — хлестнул он лошадей так, что по их спинам прошла дрожь.
Они рванули. Самокат полетел по полю.
— Вот как надо! — закричал доктор в ухо Перхуше.
Морозный воздух ударил им в лицо. Перхуша засвистал.
Лошади несли самокат, снег шуршал под полозьями.
— Вот как! Вот как хорошо-то! — Доктор плюхнулся на сиденье, помахивая кнутиком. — Вот как ехать надо!
Перхуша посвистывал, ловко правя. Ему тоже было хорошо, он понял, что еще версты три — и будет Долгое. Поле кончилось, по краям дороги поднялся еловый подрост. Красивые, убранные снегом елочки обступили дорогу.
— Пошли-и-и! — закричал доктор и закрутил кнутом над лошадями так, что пенсне слетело у него с носа.
Самокат неся через ельник. Перхуша различил впереди на дороге какую-то покатую горку, но не стал придерживать лошадей:
«Проскочим!»
Самокат влетел на горку, его сильно тряхнуло, послышался треск, и путники полетели со своих мест в снег. Самокат встал на горке, сильно накренившись. Лошади в капоре захрапели и забились.
— Черт побери... — пробормотал доктор, потерявший малахай, и схватился за колено, сморщился от боли.
— Мать твою... — Перхуша вытащил голову из сугроба, отер снег с лица.
Он заворочался в сугробе, ища слетевшую шапку, но, услышав испуганный храп лошадей, поспешил к ним, заглянул в капор. Лошади заржали, ища защиты у хозяина.
— Ну... ну... — Скинув рукавицы, он стал ощупывать их, успокаивая. — Ничаво, ничаво... целы?
Покалеченных лошадей он не обнаружил. Хомутики и крепкая супонь удержали их.
