нее оказались совсем желтые. Насколько я знаю, у крыс – это признак старости.
– Тварь, – позвал я ее.
Крыса в ответ чихнула.
Она была бурой, с пегими подпалинами. Наверняка она жила раньше с людьми, а теперь потерялась. Пропитание добывать самостоятельно она не умела и, похоже, несколько дней не ела – ее ребра рельефно проступали сквозь кожу, как каркас юрты. Лысый хвост крысы жалобно свернулся в крюк немого вопроса.
– Ладно, тварь. Залезай, – сказал я крысе и опустил к ней ладонь.
Животное ловко вскарабкалось по рукаву рубашки и уселось на плече. Очень скоро я ощутил теплые капли мочи у себя на ключице и щетину усов, исследующих мое ухо.
На кухне я накормил крысу бобами и печеньем. Где-то я слышал, что крыс нельзя кормить мясом – будто бы от этого у них портится характер. В посудомоечной раковине, для дезинфекции, я вымыл крысу шампунем от перхоти. Во время помывки она недовольно фыркала и пыталась укусить. Когда я ее отпустил, она, мокрая и жалкая, галопом ускакала в комнату и залезла в зеленый диван – в ящик для белья. Цeлый вечер я потратил на то. что тщетно пытался достать ее оттуда, выманивая едой. Крыса каждый раз ухитрялась утянуть у меня приманку и снова скрывалась в своем убежище. Когда мне это все надоело, я отправился спать.
На следующее утро, в субботу, я написал два десятка объявлений о своей находке, и, в надежде, что откликнутся хозяева крысы, развесил их v подъездов близлежащих многоэтажек. Все выходные я ждал, что ко мне придут за животным. Но настал понедельник, а хозяева так и не явились, и я понял, что теперь мы будем жить вдвоем.
Днем крыса почти не показывалась, копошась в диване. Лишь когда я приносил ей еду, она вылезала и демонстрировала чудеса прожорливости: мне попался больной булимией экземпляр.
По ночам животное активизировалось, покидало логово и путешествовало по квартире. Иногда, просыпаясь далеко за полночь, я слышал, как крысиные когти стучат по линолеуму, выбивая па-де-де из «Щелкунчика». Я приподнимался на своей раскладушке и в лунных квадратах света на стене и полу силился увидеть крысу. Иногда, спросонья, мне казалось, что зверюга размножается, и теперь у меня в квартире орудует целый отряд крыс – они прячутся по углам и ждут пока я вновь усну. А спал я дурно…
Прошла всего лишь неделя, а крыса отъелась так, что еле пролезала в щель дивана. Казалось, еще чуть-чуть, и она застрянет в ней, как обожравшийся меда Винни-Пух. Передвигаясь, крыса напоминала беременную морскую свинку.
В квартире стало тесно. Ее пришлось поделить. Мне досталась комната с раскладушкой, а крысе – с диваном. Кухня превратилась в арену локальных конфликтов. Отныне спокойно поесть мне уже не удавалась. Крыса наловчилась вскарабкиваться на стол и лезла ко мне в тарелку всеми четырьмя лапами, а еще хвостом. Дошло до того, что ел я теперь исключительно стоя. Иногда запирался в ванной.
Однажды ночью я проснулся оттого, что стало трудно дышать. Я продрал глаза и увидел животное. Оно сидело тихо у меня на животе и глядело на меня двумя маячками своих красных глаз. В темноте они горели, как зажженные сигареты. Изловчившись, я скинул крысу вместе с одеялом, сложил раскладушку и перенес ее на балкон, где провел остаток ночи. Нужно было что-то предпринимать…
…Рано утром, когда тени были длиннее домов, а в небе белый цвет преобладал над синим, я отправился в детский сад, который располагался в двух кварталах от моего дома. Детский сад типовой постройки назывался «Петушок». За решеткой забора стояли покосившиеся павильоны, прогнившие теремки и двухэтажный корпус здания. Аллея, ведущая к корпусу, была покрыта линиями дорожной разметки, сбоку стояла чугунная будка с надписью «ГАИ». Так детей учили правилам дорожного движения.
Я постучал в дверь. Никто не ответил. На аллее я нашел камешек и бросил его в первое попавшееся стекло. Постучал еще раз. Когда я уже собрался уходить восвояси, дверь открылась. На пороге появился паренек с закрытыми глазами и в футболке «Public Enemy». Он напоминал барсука, которого разбудили в разгар зимней спячки.
– Тебе чего?
– У вас живой уголок есть? – спросил я.
– Весь детский сад – один сплошной живой уголок, – философски заметил мой собеседник.
– Животных принимаете?
– Не, ремонт сейчас, лето. Всех по домам разогнали. В сентябре приходи.
– А есть кто-то, заведующая, например?
– Нет никого. Только я, – паренек опять зевнул, – сторожую.
– Слушай, а тебе, случайно, крыса не нужна?
– Какая еще крыса?
– Та, которую я в живой уголок сдать хочу. Хорошая крыса, умная, считать умеет, – зачем-то соврал я.
– А, – наморщил лоб паренек, – я думал ты ребенка сдать хочешь… А крыса нет. Крыса мне, наверное, не нада. У меня этот, кальку… Короче, калькулятор у меня есть, валяется где-то.
– Ну ладно. Извини, что разбудил.
Я развернулся и зашагал к забору, пренебрегая линиями разметки. Сбагрить крысу оказалось не простым занятием.
– Эй! – окликнул меня паренек, – Покурить хочешь?
– А что, есть? – обернулся я.
Папиросу мы курили в павильоне. На стене павильона, нарисованного Ивасика-Телесика нарисованные гуси-лебеди уносили из суровой сказки в счастливую реальность. На земляном полу валялось пять
