смотрели с завистью, на дедов смотрели снизу вверх, потому что уж кто-кто мог бы любому ниндзя навешать люлей, так это халулаевский дедушка, который может убить без оружия, сделать мину из пищевой соды и съесть тухлого ежа, найденного в лесу.
Стас поклялся себе, что свалит отсюда при первой возможности. Потом, когда после кроссов перестали отниматься ноги, оказалось, что вроде и ничего, притерпелся. В физподготовке он не блистал, насколько это высказывание вообще относится к тамошним солдатикам. А потом и вовсе появились живые легенды: дедушек начали посылать на «выпускные экзамены», они возвращались и, хотя особо не трепались, все всё знали. А «выпускной» на Халулае был такой: готовили тебя столько времени как самостоятельную боевую силу – покажи, что умеешь. Ночью поднимали по тревоге, совали в самолёт или на корабль и только там объявляли задание. А с собой – ни еды, ни тёплой одежды, ни, к примеру, прибора ночного видения.
Так дёрнули как-то ночью по тревоге четверых, в том числе Стасикового земляка, москвича Воробья – Серёгу Воробьёва. Посадили на катерок бесшумный. Объявили задание – захватить авианесущий крейсер «Новороссийск» (тогда ещё он не был продан Китаю). Так, на секундочку, флагман авианесущего флота. Команда в сотни человек, и это не считая лётчиков и официанток. И сообщить из его, крейсера, радиорубки о выполнении задания. И оставили командиры гоп-компанию на катерке неизвестной конструкции. А он не заведён даже. Воробей со товарищи если и поморщились, так в темноте не было видно. Дальше Серёга пересказывал схематично, как само собой разумеющееся. Ну разобрались, катерок завели. Координаты свои выяснили, соотнесли с координатами «Новороссийска». И потихоньку вперёд, на электрическом ходу, который тогда и в Японии близлежащей не очень ещё прижился. Дошли до «Новороссийска» самым малым, чтобы на радарах не засветиться. Встали поодаль. Нырнули вчетвером. Вынырнули у крейсера. Наверх забрались. Затаились. Затем на пульт управления. Пойди ещё войди, кстати, в эту рубку. Всех, кто там был, связали, своего одного оставили, он изнутри доступ в рубку перекрыл окончательно. Затем кубрики со спящими матросиками задраивать один за другим и часовых снимать стали. Потом один – к капитану, другой – к старпому, третий – в радиорубку. Капитан и старпом о таких игрищах не знали, но в целом догадались, что делать. Особенно их впечатлило количество обезвреженных часовых. Препроводили их к радиостанции под дулами. Вышли в эфир на оговоренной частоте. Объявили о захвате. Капитан и старпом, багровые все, подтвердили, поблагодарили от себя за службу и злобно предложили погостить на судне. Дедушки отказались. Потому что выпускной сдан и можно домой.
«Воробей просил ворону
Вызвать волка к телефону».
Этой гордо рассказанной историей Воробей, которого вскоре демобилизовали, сам того не желая, фактически украл у Стаса последнюю надежду на диверсантское будущее. Стас озлобился и затосковал. Воробей рассказывал лихо, где не хватало слов, показывал: как влетели, как вскарабкались, как вязали, какая рожа была у капитана. А Стас только угрюмо кивал. Ему до дембеля было ещё ого-го, но ни физически, ни психологически он, конечно, к подобному готов не был. Да, он не боевой пловец, его нырять под винты не пошлют, но особой злости по отношению к самому себе он не испытывал.
Просто на каком-то этапе понял, что ошиблись психологи. Он не диверсант. Он не сможет толком убивать людей. Он не сумеет каждую секунду в течение десяти лет после дембеля ждать вызова по тревоге и дважды в год ездить в приказном порядке на переподготовку. Он не хочет. Но сбежать с Халулая было стыдно. Можно было объявить о своей физической некондиции, можно было заболеть, в конце концов, но как потом самому себе в глаза смотреть? И Стас остался. И бегал кроссы, рубил листами бумаги толстые серо-зелёные столбики пасты ГОИ, метал ножи и проклинал себя, дурака из интеллигентной семьи, решившего отслужить в армии. Но «выпускной» настал и для него.
«Гриб растёт среди дорожки, —
Голова на тонкой ножке».
Для халулаевца команда «тревога» – что милый сердцу И. П. Павлова условный рефлекс. В том смысле, что срабатывает однозначно: только прогремело в воздухе (хорошо ещё, если просто команда, а не взрывпакет с химикатами), а ты уже слетел шмелём с койки, натянул одёжку, схватил оружие, и только тогда, когда в полной диверсионной – согласно специальности – выкладке предстаешь пред очи начальства, обнаруживаешь, что сердце бешено колотится, а во рту пересохло.
Стаса подняли вот так же. А потом произошло то, чего он не совсем ожидал. Была ещё зима, конец зимы, если быть точным, и до «выпускного» ему было далековато. Тем не менее уже в самолёте, где они оказались вдвоём с погодком Русланом-Кабардой, стало понятно, что это именно «выпускной» и есть. Досрочно. Очень мило. Гудели винты, шли минуты и часы, а сопровождающие молчали. Стас начал нервничать. Ни задания, ни карт, ни координат – ничего. Только и есть при себе, что фляжка, нож, да компас в часах. Сопровождающие даже не курили – просто молча сидели в тускло освещённом гулком брюхе транспортника и, кажется, дремали. Время Стас, правда, по привычке засёк, и чем дальше – тем больше изумлялся. Судя по всему, если самолёт не кружил на месте, их должны были транспортировать чуть ли не в Китай. Вообще-то, если в Китай, то пора бы и дать инструкции. А то при посадке начнет трясти и толком карту не рассмотришь.
Но у сопровождающих, оказывается, были свои резоны. Торопиться с инструктажем им было совершенно ни к чему. Один из них встал, разминая затёкшее тело, прошёл в голову самолёта, вернулся и бросил перед Стасом и Русланом два тючка. В тусклом свете самолётных лампочек Стас узнал парашют. Нацепил, зашнуровался без вопросов. Другой сопровождающий тоже поднялся, прошёл в кабину пилотов, через две минуты вернулся, встал у люка, взялся за рукоятку и поманил Стаса с Кабардой. Они подошли к люку.
«Задача – вернуться к месту дислокации части», – почти не разжимая губ сказал провожатый и приглашающе открыл люк.
Рывок, ещё рывок – и два огромных тёмных гриба развернулись на фоне смутного силуэта улетающего самолета.
«Дятел жил в дупле пустом,
Дуб долбил, как долотом».
И тут, пока два ошарашенных диверсанта парят в ночном ледяном воздухе, опять следует сделать небольшое отступление. По поводу подобных миссий их, в принципе, инструктировали на теоретических занятиях. Рассказывали, что можно, а что нельзя. Так вот, разрешались мелкие кражи в магазинах (с последующим обязательным отчётом, чтобы государство могло возместить или списать убытки). Можно было нарушать ряд статей Уголовного кодекса – угонять автотранспорт, причинять лёгкие телесные повреждения и т. д. и т. п. Но! Диверсант должен был помнить, что он сам по себе. И учитывать, что за подобные грешки его может начать ловить милиция. И тут уж выкручивайся как хочешь. В крайнем случае – если уж повяжут – можно сообщить номер вымышленной части, откуда якобы дезертировал. А там тебя по инстанциям передадут на Халулай. Бывали такие случаи. Позор для тех, кто диверсантов готовил. Случалось, правда, и другое – человек умудрялся из-под ареста сбежать, себя не назвав, и всё-таки добраться до части самостоятельно, милиционерам на посрамление, а себе на славу.
Всё это Стас быстренько прокрутил в уме, пока летел. Удивило его только то, что обычного удара при приземлении он не почувствовал. Стас с головой провалился в таёжный снег.
О дальнейшем он рассказывал неохотно и схематически. О том, как закапывал парашют. О том, как обнаружил на положенном месте, на задней стенке парашютного ранца, специальные, для них, диверсантов, сделанные, короткие складные лыжи. О том, как барахтался в снегу, пытаясь выбраться. И как выбрался, не имея ни малейшего представления о том, где он находится.
В таких случаях любой человек попробует осмотреться. Беззвучно матерясь, Стас полез на ближайшее дерево, на которое смог взобраться. Снег валился с веток ему на голову, засыпал лицо, таял. Стасу оставалось долезть совсем немного до верхушки, но крепкие ветки кончились. От злости он был готов сгрызть чёртово дерево зубами, и тут, к счастью, нащупал маленькое дупло, куда как раз могла ступить,
