пробежала. На первый взгляд, виной тому были их разные политические интересы. Бестужев всегда стоял за союз с Австрией и Англией, упорно твердя, что союз этот завещан самим Петром Великим. Воронцов же был не против дружить с Францией и Пруссией. Я беллетрист, поэтому должна быть скромной, мне не под силу разобраться в этих тонкостях, но Бестужев всегда твердил с важным видом, что дела России для него превыше всего. Но мы знаем, что и себя он при этом не забывал. Семнадцать лет своего правления он одерживал верх над своими политическими противниками, а победителям невольно симпатизируешь, но оставляешь за собой право сомневаться: а может быть, не так уж важна для России бестужевская политика и дружба с Францией пошла бы нам на пользу?
Сошлюсь на авторитет. Вот какую характеристику отношениям канцлера и вице-канцлера дает С.М. Соловьев: «Сильный своим приближением к императрице, родством с ней по жене (Анне Карловне Скавронской), участием в перевороте 25 ноября, дружбою с фаворитом Разумовским, Воронцов естественно играл роль покровителя в отношении с Бестужевыми, что и видно из переписки обоих братьев с ним. Но теперь Алексей Петрович Бестужев стал канцлером, а Воронцов вице-канцлером, покровитель должен был играть второстепенную роль подле покровительствуемого… Воронцову оставалось быть скромным спутником блестящей планеты, но для его самолюбия это положение было тяжело, а тут искушение со всех сторон: враги канцлера ухаживают за вице-канцлером, он теперь их единственная надежда, им необходимо сделать его соперником ненавистного Бестужева…»
Шетарди ушел со сцены, но война с Бестужевым не кончилась, он по-прежнему враг Франции и Пруссии, поэтому Воронцову надо выбрать свою политику, «засветить собственным светом». Пруссия размахивает мечом, и канцлер хочет послать войска для обуздания Фридриха, но в России никто не желает воевать, да и денег нет, казна пуста. И Воронцов за мирное решение вопроса. Он во всем верен государыне, но он также не имеет права забывать о молодом дворе, ведь ничто в мире не вечно, и когда-нибудь им, молодым, перейдет в руки власть.
Все эти рассуждения и заставили Воронцова объединиться с Лестоком и попасть в капкан, который им уже уготовил рьяный канцлер Бестужев. Однажды в разговоре с императрицей Лесток стал ей хвалить Воронцова. Елизавета ответила строго: «Я имею о Воронцове очень хорошее мнение, и похвалы такого негодяя, как ты, могут только переменить это мнение, потому что я должна заключить, что Воронцов одинаковых с тобой мыслей». Это было еще в самом начале карьеры Воронцова в качестве вице-канцлера. Могла ли Елизавета предположить, что была так близка к истине?
Пришло время, когда Елизавета решила отказаться и от медицинских услуг Лестока. К этому подтолкнул ее Бестужев. Когда дело касалось политических интриг, Елизавета всегда находила слова оправдания для бывшего друга. Но однажды канцлер сказал веско: «Я не могу ручаться за здоровье вашего величества». Это и решило дело. Лестоку пришлось «проглотить» и это, но он не унывал. В 1747 году он в третий раз женился – на Марии Менгден, сестре опальной Юлии Менгден, фаворитки покойной Анны Леопольдовны. Невесте была восемнадцать лет, жениху – пятьдесят пять, и он был влюблен. Невеста была прелестна. Императрица обожала свадьбы, и в этой она тоже принимала активное участие, сама украсила волосы невесты диадемой, а грудь – бриллиантами. Это ли не было подтверждением, что Елизавета по- прежнему милостива к нему?
В конце концов, он глава Медицинской коллегии, пора активно заниматься своими прямыми обязанностями. Работы там непочатый край. Есть Аптекарский остров, еще Петром предназначенный для выращивания лечебных трав. Всех на сбор ромашки лечебной и что там еще… Необходимо провести ревизию госпиталей, проверить уровень мастерства лекарей и хирургов. Нужен проект о сохранении народа, для чего пересчитать всех повивальных бабок в Петербурге. Необходимо, чтобы число их было не менее десяти, и чтобы каждая была освидетельствована лекарем. Но насмешница судьба готовила для Лестока новую ловушку – он опять ввязался в политические игры.
По просьбе императрицы из России был отозван Мардефельд, «этот интриган и беспокойный человек», и Пруссия прислала в Петербург другого посла – Финкенштейна. Фридрих II воевал, он уже пошел маршем по Европе, уже была принята Ганноверская конвенция, ущемляющая интересы Австрии. Пруссии было очень важно, чтобы в войну не ввязалась Россия. Бестужев был другого мнения, к Рейну был послан корпус из 30 тысяч русских солдат, ввяжется он в войну или нет, пока было не ясно, но в любом случае русские войска представляли угрозу для Фридриха. Воронцов, напротив, был за мирное решение вопроса, но Бестужев утверждал, что корпус послан как раз для сохранения мира в Европе. Это был тупик, из него надо было выбираться, и Фридрих дал указание своему послу найти пути к вице– канцлеру, перетянуть его на свою сторону и разузнать все о дальнейших планах Бестужева.
Но у Воронцова у самого было трудное положение. Он жаловался императрице: «…позволения испрашиваю, как вашему верному рабу донести бедное и мучительное состояние моего сердца, которое от самого приезда моего (из-за границы) денно и нощно столько страждет и печалится, видя дражайшую милость вашего императорского величества к себе отмену». Вот как высокопарно и трогательно писали в XVIII веке! А кто виновник охлаждения ее величества? Имя не написано, но слова сами за себя говорят: «Эта тонкая и хитрая злость только умела неприметно вкрасться и так бессовестно повредить мне у Вашего Величества…» Конечно, это Бестужев.
В Берлин полетели депеши Финкенштейна, и в них фигурировало не имя Воронцова, а его кличка – «важный приятель». Воронцов советовал послу быть в отчетах королю предельно сдержанным, все его депеши прочитываются в «черном кабинете», Финкенштейн не поверил, решил, что «важный приятель» просто трусит. Каково же было удивление посла, когда вице-канцлер пересказал ему содержание последней посланной в Берлин депеши.
Но это не научило Финкенштейна быть осмотрительнее. В его депешах уже появилось новое имя – «смелый приятель». Это был Лесток. В отличие от осторожного Воронцова, этот был на все готов. Посол доносил, что дружба «важного и смелого приятеля очень велика», это был залог успеха. Они уже склонили на свою сторону тайного советника Веселовского, а это самый умный в России человек. Лестоку Финкенштейн от имени Фридриха II дал 10 тысяч рублей – единовременно. Воронцову тоже предлагали взятку в 15 тысяч, но тот от нее отказался.
Финкенштейн учил Воронцова, как надо разговаривать с Елизаветой: «Сейчас самое подходящее время раскрыть перед императрицей недостойное поведение ее первого министра… надобно ей внушить, что величайшие государи имели иногда несчастие быть обманутыми безо всякой вины со своей стороны; надобно напомнить ей пример родного отца, который несмотря на свой гений и всю свою деятельность, часто находился в таком положении и избавлялся от него посредством розысков и примерных наказаний»… Цитата взята из депеши посла. Представьте себе лицо Бестужева, читающего эти слова.
Воронцов покивал головой – мол, согласен, но на него посол не мог рассчитывать, поскольку «важный приятель» находился «в душевном расслаблении вследствие обхождения с ним императрицы». Другое дело Лесток. С него всё «как с гуся вода» и никакого «душевного расслабления». Он обещал поговорить с Елизаветой.
О переписке Финкенштейна Бестужев аккуратно докладывал Елизавете. Ее очень раздражала сложившаяся ситуация, и Фридрих ее раздражал. Обострилась старая тяжба о возвращении на родину солдат-великанов, высланных Петром I еще королю Вильгельму – батюшке Фридриха в обмен на кенигсбергский янтарь. В России появилась янтарная комната – чудо из чудес. Анна Иоанновна тоже посылала русских солдат в Пруссию. Но ведь не навечно их туда отправили, пора и честь знать. Фридрих отговаривался тем, что солдаты переженились и ехать на родину не хотят. Елизавета возражала: в Пруссии гренадеры не могут, как должно, отправлять свои православные обряды. А в вопросах веры Елизавета была неутомима и непоколебима.
Лесток не знал, что еще в мае 1748 года императрица сказала Александру Шувалову: «Нужно за ним присматривать». За домом лейб-медика была установлена слежка. Очевидно, летом наблюдателю легче оставаться незаметным, а может, от долгой и нудной слежки агенты стали беспечными. Во всяком случае, секретарь Шапизо только осенью уверенно доложил своему хозяину, что за домом следят. Ах вы, шельмы! Лесток пришел в ярость. Он приказал схватить агента и привести его в дом.
И вот несчастный агент лежит связанный по рукам и ногам на полу подвала, а Лесток стоит рядом с палкой в руках и ведет допрос:
– Кто приказал следить за моим домом?
Неизвестно, сразу ли наблюдатель назвал фамилию своего начальника или упирался по инструкции,
