Елизавете, рассказывает, чего должен был опасаться переписчик Пуговишников. «Болезненное состояние и частые конвульсии императрицы заставляли всех обращать взоры на будущее; граф Бестужев и по своему месту и по умственным способностям не был, конечно, одним из тех, кто об этом подумал последний. Он знал антипатию, которую давно внушили великому князю против него; он был весьма сведущ относительно слабых способностей этого принца, рожденного наследником стольких корон. Естественно, этот государственный муж, как и всякий другой, возымел желание удержаться на своем месте; уже несколько лет он видел, что я освобождаюсь от тех предубеждений, которые мне против него внушили; к тому же он смотрел на меня лично как на единственного, может быть, человека, на котором можно было в то время основать надежды общества в ту минуту, когда императрицы не станет. Это и подобные размышления заставили его составить план, по которому по смерти императрицы великий князь будет объявлен императором по праву, а в то же время я буду объявлена его соучастницей в управлении, что все должностные лица останутся, а ему дадут звание подполковника в четырех гвардейских полках и председательство в трех государственных коллегиях, в коллегии иностранных дел, военной и адмиралтейской. Отсюда видно, что его претензии чрезмерны». Последней фразой Екатерина дает понять, что ее отношения с Бестужевым по-прежнему сложные. Не любит она его, что и говорить. Если в этих записках Екатерина не подвирает, то Бестужева, грубо говоря, арестовали за дело.
Дальше Екатерина пишет, что не относилась к проекту Бестужева серьезно, считала это глупой затеей (правда, переписывала бумагу несколько раз), но «не хотела противоречить старику с характером упрямым и цельным, когда он вобьет что-нибудь себе в голову». Все советы «упрямого старика» Екатерина выполнила при первой возможности: сожгла все бумаги, письма и даже денежные расчеты и расписки.
Прошло несколько дней. Бестужев по-прежнему находился под домашним арестом, когда пришел Штамбке и сообщил, что тайник в кирпичах найден, трубач-охотник арестован, переписка Бестужева и Понятовского попала в руки охраны. Штамбке вскоре выслали из России в Голштинию, а со временем и Понятовского отозвали в Польшу.
Следствие
Бестужев был готов к аресту и не боялся его. Самое страшное – лишение должности канцлера – уже случилось, остальное по сравнению с этим – мелочи. Загодя он рассортировал весь свой архив, все бумаги поделил на две части. Правая, весьма обширная, пошла в огонь, левую он решил оставить следователям, в этих бумагах было его оправдание. Он думал, что арест произойдет в его собственном доме, но Елизавета хотела широкой огласки.
14 февраля была суббота, неурочный день, но вдруг явился посыльный с сообщением, что в два часа дня пополудни назначена Конференция из ее обычных членов. Обычно конференция собиралась по понедельникам и четвергам и с большими пропусками. Бестужев решил не ехать. Но в три часа дня опять явился посыльный с депешей, в которой говорилось, что присутствие в Конференции Бестужева обязательно, что из-за его неявки время перенесли на шесть часов и что на сей раз будет присутствие государыни. К посыльному был приставлен офицер, чтобы сопровождать канцлера до дворца. Бестужев оделся со всей тщательность, надел все регалии и ордена, готовил себя, как к похоронам.
Приехал, все были в сборе, смотрели на него выжидающе и молчали. Государыня, конечно, не приехала. Первым не выдержал молчания прокурор Трубецкой, главный недоброжелатель Бестужева. Он подошел вплотную и, забыв прочитать необходимый текст, стал в нетерпении срывать с Бестужева ордена, повторяя: «Именем ее императорского величества…» Граф Бутурлин по всем правилам прочитал бумагу об аресте. С Бестужева снимали все полномочия и присуждали до времени содержание в собственном дому под крепким караулом.
Следственная комиссия по делу Бестужева состояла из трех человек: фельдмаршала князя Трубецкого, графа Бутурлина и главы Тайной канцелярии графа Александра Шувалова. Секретарем комиссии был назначен Волков Дмитрий Васильевич. Он же готовил вопросы к следствию, сам их задавал и заносил ответы в опросные листы.
Прошу прощения у читателя, что замедляю развитие сюжета, но не могу отказать себе в удовольствии рассказать о необычайной судьбе этого человека. Это тот самый Волков, впоследствии сенатор, а после смерти Елизаветы тайный секретарь Особого совета, который в правление Петра III сочинил два важнейших документа: первый – «Жалованная грамота дворянству об изъятия его от телесного наказания и об отмене обязательной службы» и второй – «Проект об уничтожении Тайной канцелярии». Два этих проекта составляют славу полугодового правления Петра III, а написал их Волков, согласно легенде, потому что был заперт государем ночью в кабинете с приказом «сочинить что-нибудь государственное». Сам Петр проводил время с любовницей, а «государственными бумагами» был намерен откупиться от ревнивой фаворитки.
Свою карьеру Волков начал в доме Бестужева в качестве домашнего секретаря. Он был образован, знал несколько иностранных языков, владел пером. Секретарь отлично ладил с хозяином, но потом как ножом отрезало. Канцлер в гневе отказал ему от дома. Причину этого никто толком не знал, но догадки строили. Известно было, что Волков влюбился без памяти, наделал кучу долгов, может быть, и бестужевским карманом попользовался. Любовь была безответной, Волков бросил жену и детей и исчез из Петербурга.
Это случилось три года назад. Волков заведовал у канцлера выдачей паспортов, поэтому все были уверены, что он и себе приготовил заграничный паспорт. Кто-то якобы видел его в Берлине с кучей денег, которые он разбрасывал направо и налево. А откуда деньги? Не иначе как король прусский заплатил за разглашение наших тайн. Уже думали назначить команду в Берлин, чтобы выкрасть и примерно наказать предателя.
И вдруг Волков опять постучал в дверь бестужевского дома. Какой там Берлин, какое предательство! Волков выглядел бродягой. Оказывается, несчастный влюбленный все это время скитался по лесам и болотам, питался чем ни попадя и проклинал свою несчастную судьбу. Бестужев его не принял; но что негоже канцлеру, вполне подойдет Шуваловым. Волкова принял Петр Иванович, обласкал его, выхлопотал хорошее место. Карьера Волкова пошла вверх. Бестужева он ненавидел. Их отношения придают особый вкус следствию. Представьте, с каким удовольствием обиженный Волков обращался к Бестужеву «на ты».
Следствие велось долго, больше года, первые вопросы были заданы уже 26 февраля 1758-го, но далеко не все документы сохранились. Опросных листов по первому допросу вообще нет, хотя известно, что Елизавета была очень недовольна этим допросом. Не сохранилось также большинство ответов подследственного, есть только вопросы к нему. Вопросы необычайно длинные, сложные, часто странные.
Допрос 27 февраля начался с заявления: «Ее императорское величество твоими накануне того учиненными ответами так недовольна, что повелевает еще, да и в последнее спросить с таким точным объявлением, что ежели малейшая скрытность и непрямое совести и долга очищение окажется, то тотчас повелит в крепость взять и поступать как с крайним злодеем». Как мы видим, допросы начали с угрозы, но до крепости так и не дошло – видно, шестидесятипятилетнего канцлера решили для начала запугать. Далее последовал вопрос: «Для чего предпочтительно искал милости у великой княгини, а не так много у великого князя и скрыл от ее императорского величества такую корреспонденцию, о которой по должности и верности донести надлежало?» «Такая корреспонденция» – это переписка Екатерины и Апраксина.
Бестужев отвечал, что милости у Екатерины не искал, что с ведения ее императорского величества вскрывал письма великой княгини, потому что она была предана королю Прусскому, Швеции и Франции, но с год назад или с полторы переменила совсем свое мнение и возненавидела короля Прусского и шведов. А потому он, канцлер, побуждал ее высочество, чтобы она и великого князя в такое новое мнение привела. Об этом «великая княгиня трудилася, но сколько ему сказывала, что труды ее разрушаются, присовокупляя этому немецкую пословицу: “Что я строю, другие разрушают”». А разрушители главные – состоящие при великом князе подполковник Браун и обер-камергер Брокдорф.
Далее последовал вопрос по поводу реальной улики – тайной, найденной в кирпичах записки: «Советуешь ты великой княгине поступать смело и бодро с твердостию, присовокупляя, что подозрениями
