На высоком, почти квадратном лбу Ахмета пролегли морщинки: две тоненькие и гибкие, как волоски.
— Куда пойдем? — деловито спросил Алеша.
— В горы. В воскресенье. Возьмем с собой обед и двинем на целый день. К дачам. Там есть одна рощица у речки. Ты видел мой «Обрыв»?
— Да.
— Там рисовал. А «Морену» видел?
— Спрашиваешь!
— И ее там. Везучее место! Сила!
А вечером того же дня, когда ребята возвращались из школы, Алеша читал блоковских «Поэтов»:
Стихи почти наизусть знали Костя и Ванек. И все-таки удивились им, словно слышали в новинку. И была в стихах правда о топком болоте, как две капли воды похожем на то самое болото, на котором вырос Шанхай. И жили там поэты Алеша и Костя, пусть пока что ве?домые одному лишь Ваньку. А слава, она так, пожалуй, и начинается: с маленького признания близкими. Они первые слышат или видят твое еще не совсем совершенное творение. Ведь точно так и открыли Ахмета в школе. Дом пионеров был уже потом, почти год спустя, а сперва Ахмет рисовал лишь заголовки к заметкам в школьной стенгазете.
— Ребята, поможем Ахметке? — спросил Алеша.
— А что у него? — остановился Костя.
Алеша рассказал. И Ванек, шмыгнув облупленным носом, проговорил:
— Чего уж там, я люблю искусство…
Ребята рассмеялись. Надо ли было доказывать, что Ванек ничего не понимал в живописи! Да Ванек и знал-то ее лишь по яркому рекламному щиту «Берегите детей от пожара», что стоял на одной из улиц по пути в школу.
— Я люблю искусство, — неуверенно повторил Ванек. — Но у меня в воскресенье две ездки с саксаулом.
— Я готов. А Ванек пусть ездит. Он соблюдает и наши интересы, — рассудил Костя. — На заработанные деньги мы можем купить новый футбольный мяч.
— Нет, давайте уж так: никаких ездок! — решительно проговорил Алеша.
— Я вожу саксаул! Мне нужны деньги и не только на мяч, — уперся Ванек. — Две ездки — это тридцать целковых!
Делать было нечего: вместо Ванька Алеша решил пригласить Ваську Панкова. И назавтра сказал Ваське об этом. Тот сразу же согласился. Подумаешь, работа — позировать Ахметке! Да для него Ваське ничего не жаль.
А в воскресенье утром они вчетвером шагали в горы. Чтобы попасть на ту речку, нужно было отмерить километров около пяти по улицам города, выйти к обросшему столетними карагачами Головному арыку, а затем еще столько же идти мимо глухо погромыхивающей колесами мельницы «Смычка», которая издали походила на древний рыцарский замок, мимо цветущих колхозных садов, которые в эту пору года никто не караулил.
Было тепло, и над тротуарами плыл густой запах лопающихся тополиных почек. А на газонах щетинилась малахитовая трава, и веселые люди с лопатами и граблями рыхлили почву. Люди скоро насадят здесь множество цветов, и все лето горожане будут любоваться разноцветием клумб.
Ахмет шел впереди и широко улыбался родившемуся за горами погожему дню. Ахмет всегда улыбался тому, что очень нравилось. Такое уж у Ахмета сердце.
Алеша и Костя, стараясь не отставать, вышагивали следом. А Васька тащился позади всех, пошаркивая подошвами башмаков по ноздреватому булыжнику и беззаботно посвистывая.
Осилив трудную половину пути, что пролегала по городу, у Головного арыка присели отдохнуть. Ослепительно горели под солнцем вершины гор, одетые синеватым снегом, золотисто светились мазанки и дувалы, и ребята невольно щурились от яркого света, поглядывая вокруг себя. Это тоже была окраина, но она ничуть не походила на Шанхай. Она лежала в клокочущей пене яблоневых и вишневых садов, в непролазных зарослях барбариса и малины. Здесь начинались дома отдыха и дачи, которые тянулись далеко вверх по ущелью.
Васька достал из ситцевой сумки булку хлеба и, ни с кем не советуясь, принялся ее делить. Он дважды привычно провел по ней острым, кривым ножом, и распалась булка на четыре равные части.
Он как бы нехотя протянул Ахмету кусок хлеба, но тот лишь качнул головой:
— Сам и ешь. А мы потерпим. До вечера успеем вот как проголодаться, — ребром ладони Ахмет черкнул себя по горлу. — Верно, ребята?
Васька сбросил хлеб, все четыре куска, в сумку, хмурый, явно недовольный ребятами. И поднялся с бровки арыка, чтобы идти дальше, но вспомнил о мольберте и сердито вырвал его у Ахмета.
Тропка побежала меж огромных валунов. Лобастые глыбы величиной с избушку время от времени преграждали путь. Их принесло сюда бурным, могучим селем. Случилось это еще в двадцатые годы, а сейчас тоже поговаривали, что летом, когда особенно жарко и в горах быстро тают ледники, может образоваться и вырваться на равнину новый селевой поток.
Чем выше забиралась в горы тропка, тем камни были крупнее, тем их было больше. И когда вдруг вышли к реке, то оказались со всех сторон окруженными наползавшими друг на друга гигантскими каменными черепахами. Но Ахмет, прыгая с камня на камень, как горный козел, продираясь через колючие заросли дикой яблони, барбариса и боярки, вывел друзей точно на зеленую полянку, почти круглой формы, шагов пятьдесят в диаметре.
— Надо было взять карты, — сказал Васька, через голову снимая с себя синюю фланелевую куртку. — Тут бы и поиграли. Ну раз карт нет, давайте загорать.
В горах стояла первозданная, немного загадочная тишина. Лишь быстрая река шумела однообразно и непокорно. Реке хотелось поскорее на неоглядный простор степи, и она так спешила, что на перекатах меж камней там и сям вскипали шелковистые буруны.
Ребята молча наблюдали за Ахметом, как он устраивался в центре поляны. Вот установил мольберт, достал из ящичка, фанерного, пестревшего немыслимыми цветами, палитру и кисти и принялся терпеливо колдовать над красками. Он любил эти минуты, предшествовавшие работе. Они доставляли ему не меньше удовольствия, чем сама работа.
Ахмет уже был знаменитостью, и в будущем у него было все определено. Как настоящий, большой талант, он понимал свое истинное призвание.
— А я уеду в Китай. Я узнаю имя того глупого богдыхана! — вслух подумал Васька.
— Кого?
— А того, который позволил рубить людям руки, который отбросил цивилизацию на много веков назад.
Ахмет поднял удивленное широкоскулое лицо:
— Ты о чем это, Вася?
— А вы слышали, что такое дактилоскопия? — спросил Васька с достоинством всезнающего экзаменатора.
— А то как же! Пальцы в мастику и на бумагу, — не задумываясь, ответил Алеша.
— Так этот метод изобретен в Китае еще во времена Суньской династии. А теперь за кражу рубят руки.
Ахмет засмеялся, подернул угловатым плечом.
— Кто это тебе сказал насчет рук?
— Я все знаю, — протянул Васька. — Только с языком немного слабовато. Особенно по-китайски: ни звука.
