— Будь проклят, Мефистофель! — отозвался Сико, который с глубоким вниманием слушал рассказ. — Дальше, дальше!
— Дурмишхан подошел к дому Гулисварди и осведомился о гадалке. Его проводили к Вардо. Странное дело, они не узнали друг друга — так сильно изменились оба с тех пор, как расстались.
— Нельзя ли мне побеседовать с вами наедине? — сказал ей Дурмишхан.
— Отчего же, пожалуйста. Вот сейчас освобожусь и тогда буду к вашим услугам, — ответила Вардо.
— Если можно, попросите всех удалиться. Мне надо о многом с вами поговорить, — сказал Дурмишхан взволнованным голосом.
— Воля ваша! — ответила Гулисварди, не обратив внимания на волнение Дурмишхана; слишком уж часто случалось ей видеть людей в подобном состоянии.
Спустя несколько минут Дурмишхан и Гулисварди сидели вдвоем в уединенной комнате.
— Сделай милость, скажи, — начал Дурмишхан, — это ты внушила везиру, чтобы моего сына замуровали в стене Сурамской крепости?
При этих словах Вардо незаметно сунула руку под подушку и нащупала маленький кинжал.
— Да, — с полным спокойствием ответила она.
— Зачем? Будь ты проклята! Зачем? Что он тебе сделал?
— Посмотри хорошенько, Дурмишхан! Не узнаешь меня? Ты убил мое сердце — я убила твоего сына. Теперь мы в расчете…
— Так это ты, Гулисварди, проклятая! — сказал Дурмишхан тихо и, бросившись к ней, схватил ее обеими руками за горло. Он был в таком отчаянии, что даже не подумал об оружии.
— О, иди ко мне, мой Дурмишхан! Двадцать лет дожидалась я этой минуты! — с этими словами Гулисварди обняла его и вонзила ему в спину кинжал.
Спустя час или два слуги, вошедшие в комнату, нашли обоих мертвыми. Они лежали, сжимая друг друга в объятиях, как двое любовников. Видно было, что ни он, ни она не пытались спастись от смерти.
Жену Дурмишхана, после того как она лишилась рассудка, все тянуло к Сурамской крепости. Часто приходила она туда, подолгу стояла под стенами, размышляя о чем-то, И, наконец, проговорив с глубокой тоской: «Ах, только бы вспомнить!» — печально брела обратно домой.
Так прошло около трех лет, и ужас, владевший ее душой, стал понемногу рассеиваться, подобно тому как стихает гроза.
Однажды мать Зураба, по обыкновению, стояла перед Сурамской крепостью и напряженно о чем-то думала. Вдруг она закричала душераздирающим голосом:
— Горе мне, сын мой Зураб! — и лишилась чувств.
Ослабевшее тело не вынесло раздиравшей ей сердце скорби. Страдалица умерла.
Похоронили ее так, как подобает хоронить мать, сын которой погиб столь ужасным образом ради спасения родины.
Говорят, что в том месте, где был замурован несчастный Зураб, крепостная стена всегда остается влажной, капли воды, точно слезинки, время от времени сбегают на землю.
Говорят также, что и теперь еще лунной ночью около Сурамской крепости можно увидеть женщину в черном, с распущенными волосами, она бродит под стенами и с плачем зовет:
Примечания
1
Д. Б. — поэт Димитрий Беришвили, сотрудник журнала «Цискари» («Рассвет»), участник литературного кружка Даниела Чонкадзе, который создал в 50-х годах в Тбилиси литературный кружок. Лица, упоминаемые в прологе «Сурамской крепости», являлись членами этого кружка.
2
«Ицило, бицило, шрошано…» — детская грузинская считалка.
3
Нико Д. — повидимому, писатель Николай Бердзнишвили, сотрудник журнала «Цискари», участник литературного кружка Д. Чонкадзе.
4
Гулисварди — женское имя, в переводе означает: роза сердца; уменьшительное — Вардо.
5
Александр Чавчавадзе — известный грузинский поэт-романтик (1786–1846).
6
Молотильная доска. — В старину в Грузии молотили при помощи особой толстой доски
7
