— Вот ведь разбойник, без стыда без совести! Словно и он знает, где вдовья худоба, так туда и ломится, — бранила медведя крестьянка. — Не ходит, гадина, туда, где мужчина в доме есть, а все туда ладит, где баба да малые сироты.
— Мама, а я мужчина? — спрашивал малыш, растревоженный красотой летней ночи.
— Мужчина, душа моя, только ты еще маленький да слабый. А вот как ты у меня подрастешь, пусть тогда этот дармоед-медведь сунется в нашу кукурузу…
— Ого, пусть только сунется! — вскакивал на ноги мальчик.
Так, слово за слово, мальчуган засыпал с мыслью о будущей расправе с медведем, а Мария, умолкнув, клевала носом над маленьким веселым костром, который один бодрствовал на пустынном ночном подгорье…
Школьные годы пролетели незаметно и стремительно, будто во сне привиделись. Не успел я опомниться, а уж под моим окном в тоскливой ночи шумит река Уна и мерцает огнями многолюдный Бихач. Я теперь гимназист.
Где ты, родимый край, куда девался ты, Никола Бурсач, мой защитник?
Многих тайных слез стоила мне разлука с родными местами (кто его знает, примирился ли я с ней по-настоящему?). Десять — двенадцать лет спустя, перед самой войной меня остановил на базаре в Крупе здоровенный детина и с упреком покачал головой:
— Ага, вот ты как, удрал от меня, скрылся? А кто тебя защищал столько лет без меня?
В тот же миг я узнал Николу Бурсача, давнего моего покровителя. Он стоял предо мной такой знакомый, суровый и милый, как трудная жизнь моего родного края.
— Как, по-твоему, Бая, что это такое готовится? — доверительно пригнулся он ко мне. — Вроде этот гад и к нам норовит вломиться, а?
Я вспомнил его вечные баталии с лисой и медведем и только было собрался ответить, как вдруг кто- то крикнул:
— Николетина, эй, Николетина, поросенок сбежал!
Николетина вскинулся и, не сказав ни слова, затопал сквозь толпу за поросенком.
Через год, когда повстанцы собирались начать штурм Босанской Крупы, Николетина отыскал меня в Вигневичевской роще и без каких-либо предисловий сердито и расстроенно сказал:
— Говорил я тебе прошлый год: готовится, гад, того и гляди на нас полезет. И вот он тут как тут. Кого-кого, а Николетину в таких делах не проведешь — стреляный воробей… Уж так, видно, мне на роду написано — всю жизнь обороняться то от одной, то от другой напасти!
Крах и пророчество
Резервисты Николетина Бурсач и Йовица Еж несколько дней блуждали по Добою и окрестным селам, отыскивая часть, к которой были приписаны. Но всюду, куда бы парни ни ткнулись, оказывалось, что они попали не туда, куда надо. В одном месте им грубо отвечали, что они ошиблись, из другого просто выгоняли, а в третьем какой-нибудь фельдфебель мерил их с ног до головы хмурым взглядом и цедил сквозь зубы:
— Только вас двоих мы и дожидались, чтобы парад начать. А ну, проваливайте с глаз долой, олухи деревенские, пока я вам…
Посылали их и в «песью роту свинского батальона», и в «воловий моторизованный полк», и другую чушь несли, а в одной части какой-то поручик пригрозил им расстрелом и обозвал башибузуками.
— Вот тебе на! — недоуменно чесал в затылке долговязый Николетина. — Ты тут пришел по военной надобности, а они над тобой потешаются. И что это за «башибузуки» такие?
— Чудное что-то. Никогда такого не слыхивал. Добро бы сказал: олухи, прохвосты, скоты или еще как-нибудь, чтобы понятно было, а то… Неладное что-то. Может, это значит дезертиры?
Сутулый Йовица брел понурый и озабоченный, точно пастух, который потерял корову и безуспешно разыскивает ее, прислушиваясь, не звякнет ли вдали колокольчик.
Николетина, напротив, был зол и раздражен: от дома его оторвали, война на носу, а тут еще эти ослы с ума посходили и дурака валяют. Что-то будет?..
В конце концов после долгих скитаний и расспросов совершенно случайно они узнали, что часть их, оказывается, стоит ни больше ни меньше как в Травнике. Добрались туда в сумерках, полных мглы и измороси.
— Что ни говори, а теперь мы все же вроде как дома, — сипел Николетина, уминая в темноте черствый солдатский хлеб. — Вот только никак в толк не возьму, кто это нас послал совсем в другую сторону, аж в Добой?
— А бог их знает, — примирительно бормотал Йовица, счастливый, что попал под крышу и что кончились скитания и расспросы. — Послал, и все тут.
— Как это «и все тут»? А тебе разве не кажется, что тут кто-то воду мутит?
— Что ж поделаешь, — с покорностью судьбе отвечал измученный, обмякший Йовица, основательно устраиваясь на соломе. — Выходит, есть кому и таким делом заниматься.
— Как можно! — кипятился Николетина. — Тут кто-то подкапывается под державу и воду мутит, а ты говоришь «что ж поделаешь»?
— Ну а что делать-то? — приподнялся Йовица, и в его голосе зазвучала извечная крестьянская тоскливая беспомощность. — Разве меня когда кто спрашивал насчет державы? Налог с меня брали, только и всего.
– ' Что верно, то верно… Никто нас не спросит, никто не послушает.
— Твоя правда, — пробормотал Йовица, — как бы все это опять на бедолагу крестьянина не обрушилось…
Наутро стало известно, что началась война. Офицеры засуетились, стали совещаться, шушукаться, забыв о солдатах. Вновь прибывшие резервисты только на другой день получили некомплектную форму и винтовки без патронов.
— Кол-то я бы и сам нашел, да еще получше, — возмущался Николетина, беря карабин за дуло. — Не больно-то с этим повоюешь.
Несколько раз они строились в маршевую колонну, но затем или раздавалась команда «вольно», или они разбегались от авиации по ближним зарослям и оврагам, лишь затемно возвращаясь в казармы. Вокруг начали шнырять подозрительные личности в штатском: одни советовали солдатам идти по домам, другие насмехались, говорили, что все пропало, грозили, уговаривали отдать оружие. Николетина слушал их в хмуром молчании, а когда какой-то зеленоглазый и белобрысый тип будто в шутку потянулся к его винтовке, он резко отстранился и отрубил:
— Осади назад, шпак!
Помрачневший Йовица украдкой вздыхал, посматривая на своего рослого товарища. А Николетина после долгого угрюмого молчания вдруг загудел:
— Говорил я тебе, что тут кто-то мутит и подкапывается! Так и чую под башмаками — гад какой-то роет да буравит.
Йовица недоверчиво вгляделся в Николины разномастные башмачищи, похожие на копыта, и испуганно замигал.
— Неужто правда?
— Не веришь? — почти оскорбленно спросил парень. — Ей-богу, роет. Во мне прямо отдается, и такая на меня слабость и оторопь нападает, как вроде я уже и не солдат… будто распоясали меня, разоружили… ни дать ни взять пленный.
— Вот-вот! — понимающе поддакнул Йовица. — И я что-то такое замечаю, вроде тоска какая во мне засела…
— Ага, тоска, — мрачно вздохнул Николетина. — Я сначала думал, что это я от солдатского пайка хвораю, а потом гляжу — нет, не в том дело, а подкапывается под нас какой-то дьявол, точит, как червь под
