Мэйтэй. — Но факты — лучшее доказательство, и вот вам, пожалуйста, — хрящ существует, тут ничего не скажешь. Хрящ уже образовался. Однако, несмотря на это, из носа продолжают течь сопли. А раз так, то приходится сморкаться. Хрящ в результате этого процесса стесался по бокам и превратился в высокий узкий выступ… действительно, ужасный процесс. Подобно тому как капля камень точит, как отшлифованная руками паломников голова Биндзуру[105] сама по себе излучает сияние, как поговорка об удивительном благоухании и удивительном зловонии, так и нос постепенно выпрямляется и затвердевает.
– Но у тебя нос мягкий, как рисовая лепешка.
– Докладчик опасается, что его собственный нос может дать повод для возражений, а поэтому умышленно уклоняется от обсуждения затронутого вопроса. Мне только хотелось бы довести до вашего сведения, господа, что нос, которым обладает глубокоуважаемая мамаша Канэда, является в своем роде чудом, ибо он достиг в своем развитии наивысшего уровня и представляет собой великолепнейший и редкий экземпляр.
– Вот, вот, — невольно воскликнул Кангэцу-кун.
– Однако, несмотря на то что все совершенное, несомненно, представляет собой величественное зрелище, оно почему-то подавляет нас, и нам бывает трудно приблизиться к нему. Не подлежит никакому сомнению, что нос такого рода великолепен, но возникает вопрос: не слишком ли круто он поднимается вверх? Носы у людей прошлого, как, например, у Сократа, Голдсмита или у Теккерея, тоже оставляли желать лучшего с точки зрения их устройства, но именно в этом заключалось их какое-то особое обаяние. Уж не потому ли носы уважают не за высоту, а за их своеобразие? В народе даже говорят: «Лучше рисовая лепешка, чем нос»[106]. В таком случае наибольшую эстетическую ценность, пожалуй, имеет нос, подобный носу Мэйтэя.
Тут Кангэцу и хозяин принялись хохотать. Вслед за ними весело засмеялся и сам Мэйтэй.
– Итак, все, что я вам только что поведал…
– Сэнсэй, «поведал» немного не то слово, оно вульгарно и скорее бы подошло какому-нибудь сказочнику, пожалуйста, не употребляйте его, — съязвил Кангэцу-кун, вспомнив недавнее замечание Мэйтэя.
– В таком случае протрем глаза и начнем сначала… Э… э… далее я хотел бы коснуться вопроса о соразмерности носа и лица. Если говорить о носе отдельно, безотносительно ко всем остальным деталям лица, то такой нос, как у нашей глубокоуважаемой мамаши, можно смело показывать где угодно… Это такой нос, который, как мне думается, мог бы получить первую премию даже на выставке на Курамаяма[107]. Однако имеется одно «но», которое заключается в том, что нос этот создавался без предварительной консультации с господами Глазами, Ртом и другими. Нос Юлия Цезаря — несомненно, хорош, но что получилось бы, если бы нос Цезаря аккуратно вырезали и приставили к морде вашего кота? Цезаревский нос выглядел бы на кошачьей морде точно так же, как выглядела бы статуя Будды из Нара на шахматной доске. Я полагаю, что такое сильное нарушение пропорций только снизит его эстетическую ценность. Нос уважаемой мамаши, как и нос Цезаря, не что иное, как выступ, поражающий своей мужественной красотой и горделивой осанкой. Но каково же окружение этого носа? Разумеется, оно не столь вульгарно, как у вашего кота. Однако это факт, что ее лоб, как на маске эпилептика, прорезают две глубокие морщины, а узкие щелочки глаз круто поднимаются вверх, к вискам. Ну как, господа, не посетовать при виде этого носа на таком лице?!
Мэйтэй умолк, и как раз в эту минуту из-за дома донесся возглас:
– Все еще про нос болтают. Как они любят позлословить!
– Это жена рикши, — пояснил хозяин Мэйтэю. Тот снова заговорил:
– Докладчик считает для себя большой честью обнаружить в самом неожиданном месте, за углом дома, еще одного слушателя — существо другого пола. Своим чарующим, похожим на журчание ручейка голосом она внесла приятное оживление в наше сухое, академическое собрание. Я бесконечно счастлив! Буду стараться излагать свои мысли по возможности в общедоступной форме и тем самым надеюсь вознаградить то благосклонное внимание, которым почтила нас эта прекрасная леди; однако сейчас я должен коснуться некоторых вопросов механики, поэтому, естественно, не исключена возможность, что это окажется трудным для восприятия дам. Прошу запастись терпением.
При слове «механика» Кангэцу-кун опять захихикал.
– Я попробую доказать, что этот нос совершенно не гармонирует и более того — находится в полной диспропорции с остальными деталями лица. Здесь мы имеем пример нарушения закона о золотом сечении Цейзинга; я попытаюсь продемонстрировать это уважаемой публике, оперируя формулами, заимствованными из механики. Через Н обозначим высоту носа, а — угол, образуемый при пересечении носа с плоскостью лица. Прошу также принять во внимание, что W — разумеется, вес носа. Ну, как? Надеюсь, понятно?
– Ничего не понял, — сказал хозяин.
– А вы, Кангэцу-кун, поняли?
– Я тоже не совсем понял.
– Что же делать! Кусями-то еще ладно, но ты же физик, я думал, обязательно поймешь. Ведь эти формулы составляют суть моего доклада, и если их опустить, весь мой труд пойдет насмарку… Ну, ничего не поделаешь. Как ни жаль, придется оставить формулы и изложить только выводы.
– Как, выводы есть? — удивленно спросил хозяин.
– А ты как думал? Доклад без выводов — что европейский обед без десерта… Будьте внимательны, перехожу к выводам… Итак, если на вышеприведенную формулу взглянуть с точки зрения теории господ Вирхова и Вейсмана, то, безусловно, необходимо допустить априорное наследование формы. Далее, несмотря на существование веских доводов о том, что апостериорность не является наследственной, необходимо признать, что духовный склад, соответствующий этой форме, до некоторой степени является ее неизбежным следствием. Таким образом, можно предположить, что и в носах детей, которые родились от обладателей носов, несоответствующих их общественному положению, имеются отклонения от нормы. Возьмем Кангэцу-куна. По молодости лет он, наверное, не может обнаружить отклонений от нормы в устройстве носа у дочери Канэда. Но инкубационный период у такого рода наследственности очень велик, поэтому она может проявиться в любой момент; достаточно оказаться в другом климатическом поясе, чтобы нос начал бурно расти и мгновенно достиг размеров носа достопочтенной матушки. Учитывая эти обстоятельства и научные доводы Мэйтэя, представляется наиболее целесообразным воздержаться от данного брака; я думаю, что, не говоря уже о нашем уважаемом хозяине, даже у почивающего здесь господина кота не будет никаких возражений на этот счет.
Хозяин не спеша поднялся и заговорил очень горячо и убедительно:
– Ну, разумеется! Кому нужна дочь таких типов! Смотри, Кангэцу-кун, не женись на ней!
Для того чтобы каким-нибудь образом выразить свое согласие, я мяукнул два раза: «Мяу, мяу». Судя по виду Кангэцу-куна, нельзя было сказать, чтобы его взволновала тирада Мэйтэя.
– Что ж, — сказал он, — если мои уважаемые учителя придерживаются такого мнения, то я мог бы и воздержаться, но если она примет мой отказ близко к сердцу и заболеет, то вина падет на меня…
Ха-ха-ха, и будешь ты без вины виноватым!
Лишь один хозяин отнесся к словам Кангэцу серьезно.
– Что за глупости! Ведь у такой тупицы дочь должна быть абсолютным ничтожеством! Подумать только, пришла первый раз в дом и давай налетать на хозяина. Спесь из нее так и прет, — выпалил он, задыхаясь от злости. За забором снова послышался дружный хохот. Потом один закричал: «Оболтус спесивый!» — «Не хочешь ли переехать в дом побольше!» — подхватил другой. Третий во всю глотку заорал: «Я тебе очень сочувствую, но сколько бы ты ни пыжился, ты всего-навсего жалкий трус!»
Хозяин вышел на галерею и заорал голосом, не уступающим по силе голосу противника:
– Прекратить шум. Остановились нарочно у самого забора…
– Ха-ха-ха, дикий чай, дикий чай! — тут же посыпался на него град оскорблений.
Хозяин, взбешенный такой наглостью, схватил трость и выскочил на улицу. «Вот здорово! Давай, давай!» — захлопал в ладоши Мэйтэй. Кангэцу только ухмылялся, покручивая шнурок своего хаори. Через отверстие в заборе я проник на улицу и оказался рядом с хозяином, который со скучающим видом стоял, опершись на трость. На улице не было ни души.
