— Абсолютной пустоты нигде нет, даже в космосе.
— Так что мне все-таки делать? Не могу не писать, понимаешь?
— А кто тебе запрещает. Пиши! А внуки опубликуют.
— Все шутишь.
— Отнюдь. Часто так бывает. При жизни не замечал никто, а потом вдруг гордость нации.
— Мне это не угрожает. Но все равно спасибо, Вик, что ты здесь. Кажется, мои мозги на место возвращаются. Без тебя я совсем было сник, усох... Ничего, я этот упадок переживу и такое выдам, что все вы ахнете, увидишь. Я о славе мечтал, честно. Дурак, да? Сам Александр Сергеевич Пушкин о славе что говорил:
Что слава? — яркая заплата На ветхом рубище певца.
Пепор привстал, закурил, подержал у лица зажженную спичку. В его глазах мелькали огненные черточки.
— Все великие люди страдали,— сказал он, колечками выпустив дым. — Через страдания — к радости. Кого ни возьми: Пушкин, Лермонтов, Бетховен. А Муль-татули? Это псевдоним голландского писателя Деккера— «Тот, кто много страдал». Не раскис человек. И мы будем жить. Можно я тебе новые стихи почитаю?
— Пожалуйста!
Он посидел с минуту, закрыв глаза, и начал:
Надо мною шутите вы мило:
«Скучновато, Пепор, ты живешь!
Тратишься на шило да на мыло,
Трояка с получки не пропьешь.
Сам себе придумал долю злую.
Непонятно, как тебе дано
Без улыбки жить, без поцелуя,—
Ты ж не водишь девушку в кино!»
Я засмеялся.
— Ты что? — обиделся мой друг. — Высмеиваешь? Не нравится?
— Не каждый талант награждается аплодисментами,— увильнул я,— а ты их постоянно требуешь. Скромности тебе не хватает.
— Извини, Вик... Я тебя не потому звал... Другое у меня. Батя заявился...
— Тогда почему ж твой голос не дрожит от радости?
— Он из больницы только что выписался: кусок желудка отхватили. Язва... Жена прогнала его, молодая. Мать на порог не пустила, и дочки отказались. Он ко мне,
— Ты, разумеется, выдал ему что положено?
— Выдал,— Пепор устало вздохнул. — В гостиницу пока устроил. Дальше что делать, не знаю.
— Ну и дурак! Он знал, что делал, когда бросил вас.
— Он знал, а я вот не знаю... Где бы деньжат перехватить. Он на мели.
— Посоветуй ему банк ограбить. Или пускай третий раз женится. На богатой старухе.
— Заткнись! В дом отдыха бы его на пару недель, потом видно будет.
— Ты блаженный,— сказал я.
— Веришь, Вик, смотрю на него, отец мой родной, так? А у меня ничего к нему. Пусто... Чужой. Посторонний!
— Это нормально. Что поссешь, то и пожнешь.
— Что ж, по-твоему, и я должен его прогнать?
— Другого решения быть не может. Он подлец, что ж тут раздумывать? Пускай возвращается к своей «путеводной звезде», так, кажется, он называл ту, молодую.
— Называл... Лежачего не бьют...
— Слушай, а ты сегодня ел что-нибудь?
— Не хочу. Я нуждаюсь в духовной пище.
Я знал, что в пятницу он отправил матери восемьдесят пять рублей; чтоб прожить до аванса, ему надо тратить в день по пятьдесят копеек.
— Пусть твоя душа духом питается, а вот тело... Вставай, кормиться пойдем, все равно не отстану, так что лучше поднимайся добровольно. Деньги у меня есть.
Если бы у меня была нормальная семья, я увел бы его к себе домой, накормил бы, оставил ночевать, а утром вместе поехали бы на работу. Но я не уверен, что мой друг будет чувствовать себя в моем доме как дома. Поэтому я пригласил его в пельменную.
Потом мы сходили в кино, посмотрели «Зов предко&> по рассказу Джека Лондона. Сильнейший фильм, за сердце берет. У Пепора на глазах появились слезы. Да и я... Вспомнился мне бабушкин Рыжик. Люблю животных... Нам бы лучше сегодня веселую комедию посмотреть. Пепор снова приуныл. Домой я уйти не мог. Предложил пообедать вместе, а потом мы отправились в загородный парк и, как мальчишки, покатались там на качелях, «опробовали» «чертово колесо».
Пепор развеселился, по обыкновению острил.
— Как ты считаешь, Вик, кем лучше быть: дураком или лысым? — И сам отвечал: — Дураком лучше, не так заметно.
Я позвал его в кафе-мороженое: гулять так гулять, все равно мы «прокутили» почти все мои обеденные деньги.
— Мы с тобой сегодня в детство вернулись...
— Впали,— поправил Пепор.
— Вернулись,— повторил я. — Тут без мороженого не обойтись. Праздник так праздник! Для полного счастья нам с тобой только мороженого и не хватает.
— Ты сегодня как Ротшильд.
— Форд.
— Рокфеллер.
— Давай еще раз прокрутимся на качелях.
— Давай!..
Съели мороженое, по три шарика с вареньем, потом по четыре шарика ассорти.
Когда я довел Пепора до общежития, уже совсем стемнело.
— Пошли бы ко мне, так нельзя, тебя ждут дома.
— Ждут,— уныло согласился я.
— Вик,— позвал Пепор, когда мы уже попрощались и я повернулся, чтобы уходить. — Постой!
Я подумал, что он начнет сейчас благодарить меня, а то и слезу пустит.
Но он спросил:
— Как думаешь, из дворняги можно сделать бульдога? — И захохотал. — Можно! Надо только набить дворняге морду и отрубить хвост.
— Хохмач,— сказал я.
— Согласен. А главного-то я так тебе и не сказал.
— Пошел ты!
— Погоди. Родионыч-то наш женится!
— ?!
— У меня тоже глаза чуть ли не на лоб вылезли, когда я узнал. От него самого. Представь, что они уже заявление во Дворец бракосочетания подали.
— Подпольщик несчастный! — сказал я.
— Хитрющая бестия,— поддержал Пепор. — Все шито-крыто.
— Когда же он успел влюбиться?
— Спроси его. Но кто бы мог подумать, кого он берет в жены?!
— Ты ее знаешь?
— Гошкина сестра! Приходила к нам, оказывается, благодарить за брата. В общежитии им неудобно было разговаривать, они пошли бродить по городу, забрели в какое-то местечко, посидели там, а когда
