А я точно к порогу приросла, поверить не могу, что человека поместили в сарае, грязища кругом, мухи звенят, стекла будто грязной тряпкой завешены — давно не мыгы. А на столе много разноцветной бумаги — в отдельных ящичках, по цвету разложены и полосками разрезаны — заготовки. Тут же моток медной проволоки и несколько цветов на проволочных стебельках. И на стене три венка на гвоздях, уже к продаже подготовлены.
Вдруг Гриша медленно поднимается:
«Сима? Сима приехала!..»
А сам спичку зажигает, чтоб папиросу запалить,— нашарнл ее на столе, а огонек в его пальцах как от ветра колыхается.
«Что ж ты в дверях стоишь, сердечко мое? Проходи, садись, как же это надумала навестить? Что ж это я тебя на пороге держу?»
А я слона не могу вымолвить — слезы душат.
А он:
«Живу ничего, зарабатываю...»
«Я за тобой приехала! — вырвалось У меня, хотя до этой самой минуты такого и в голове не было. — Как ты уехал, не могу, изранилась душа...»
Обняла я его и заплакала. Стыдно стало, что живет он в сарае, выставили его сюда как станок для изготовления мертвых венков для мертвых, что сама я здорова, вижу небо, людей, все для себя могу сделать без чужой помощи, а он...
Увезла Гришу к себе домой. Свадьбу отпраздновали. Меня сразу же отпустили, я в госпитале вольнонаемной работала. Хорошо мы жили, счастливо. На такую любовь, как у Гриши ко мне была, да на такую ласковость нежную как сердце не откликнется? Женя у нас появился... А теперь вог одна осталась...
— Вдвоем, — поправила Надя. — С сыном.
— Да, да,— торопливо согласилась женщина.
Алеша с Надей переглянулись: этот непонятный уход
Жени из дома в такой день — годовщину смерти отца, торопливое: «Не могу, важные дела...»
Серафима Антоновна выглядит молодо, носит короткую стрижку, подкрашивает седые волосы.
Какой-то парень с нагловатым взглядом подтолкнул Надю локтем. Она повернула к нему голову и вежливо сказала:
— Извините, это я виновата, так тесно!
— Тесно,— пробормотал озядаченный парень. — Поневоле...
Ага, смутился! Значит, не такой уж он отпетый. Сколько раз Надю выручала сдержанность! Ответить грубостью на грубость проще простого. Алеша, правда, не может с этим согласиться: «Зло надо наказывать, а не подставлять другую щеку!» Он добрый, хоть и вспыльчивый, как Варвара Степановна... Но мать его злая и жестокая... Человеку, который не умеет прощать, тяжело живется.
— Что-то мы долго едем,— сказала Надя.
— Считай, уже приехали. — Серафима Антоновна продела руку под Надин локоть. — Сейчас уже...
Автобус лихо обогнул какую-то постройку и не успел еще остановиться, как дперцы с треском распахнулись, и шофер весело объявил:
— Порядок, вылезай! Прибили на кольцо, а у кольца, как вы сами знаете, нет ни начала, ни конца!
— Да он пьян! — возмутился толстый человек с женским голосом.
— Пьян — это точно,— смеясь, подтвердил шофер.— От счастья пьян. Только что в больницу звонил — жена двух сыновей мне родила! Восемь лет не получалось...
У проходной завода Надя развернула свой пропуск. Вахтер, хмурый старик в фуражке железнодорожника, задержал его, изучая:
— Новенькая? Добро пожаловать! — И засмеялся вдруг: — Если косу отрежешь — не пропущу. Береги красу, наказываю.
— Наказ принят! — весело отозвалась Надя.
— Ну-ка, найдешь сама наш цех? — спросила Серафима Антоновна. — Иди вперед, я за тобой. Времени у нас еще много.
Накануне Надя старалась запомнить, который ее цех, но сейчас с трудом нашла его среди одинаковых зданий, выстроившихся за огромной кирпичной трубой. Раньше она считала, что заводские трубы стоят на крыше.
— Хорошая у тебя зрительная память,— похвалила Серафима Антоновна. — А я так с неделю не туда попадала.
Цех был скорее похож на больницу — светло, чисто, все аппаратчицы в белых халатах и докторских шапочках.
Бригадир Тася (Надя уже знакомилась с нею в отделе кадров), высокая девушка ? коротком халате — из-под него выглядывала добрая половина красной юбки, поморщилась от чего-то и так тряхнула, здороваясь, Надину руку, будто проверяла, крепко ли она держится, потом подала халат. Надя едва не потонула в нем, обернулась чуть ли не три раза. Тася протянула ей бинт и подождала, пока Надя подвяжется им, как пояском.
— Мы делаем люминофоры — светящийся порошок для ламп дневного света. Он еще применяется в телевидении, в радиолокационных трубках и рентгеновских экранах. Сегодня ты просто смотри. Ходи и смотри, что к чему, привыкай и ничего не бойся!
Надя обрадовалась: начало неплохое, хуже нет, когда тебя заставят что-то делать, а ты ни бум-бум. Она обошла весь цех, заглянула во все закоулки небольшого трехъярусного помещения. Если взбежать по крутой лестнице на третий ярус — увидишь оттуда весь цех,— насквозь просматривается.
На третьем ярусе стояли котлы с растворами. Девушки что-то доливали в эти котлы, включали электромешалку, брали в колбочки пробы. Совсем как в лаборатории.
Надя спросила, что находится в каком котле, ей объяснили, но в голове ничего не задержалось: «Ничего, привыкну, сама пойму, не все сразу...»
Полистала журнал приема — сдачи дежурств — он весь в химических формулах. Придется заглянуть в учебник по химии.
Ей понравилось в цехе, поправились работницы, вежливые, спокойные; понравилась и заводская столовая. Удивилась: у входа в столовую за маленьким столиком сидела пожилая женщина в белом халате и в очках и не впускала никого до тех пор, пока люди не вытряхивали себе в рот витамины, которые она им подавала.
— Для вашей же пользы, товарищи! — призывала она пытавшихся улизнуть. — Для вашего здоровья, товарищи! Витамины — это жизнь.
— Ой, как же это я забыла тебя предупредить! —¦ заволновалась Серафима Антоновна, когда они с Надей вышли из столовой. — Скандала не избежать.
— Не понимаю,— оторопело произнесла Надя.
— Як тому, что ты надушилась сильно, «Сиренью», а бригадирша вообще не выносит запаха духов. Уж она морщилась, морщилась...
— Я это заметила, но... думала, привычка у нее такая... морщиться.
— Она собирается стружку с тебя снимать. Думала, что по дороге на завод запахи выветрятся, а вот поди ж ты! Я виновата...
У Нади заколотилось сердце, как всегда, если ее что-то возмущало или сталкивалась она с несправедливостью,— сейчас вот хоть ладони к груди прикладывай, чтоб сердчишко утихомирить.
— Так ведь я не знала! Уйду отсюда! Если из-за чепухи выговора получать...
— Это я виновата, я,— твердила Серафима Антоновна. — Не предупредила...
