Когда в цех вошла Тася, Надя решительно направилась ей навстречу. Серафима Антоновна ахнула: «Сейчас начнется!»
Надя остановилась перед Тасей и, глядя ей в глаза, сказала:
— Тася, я не знала, что ты не переносишь запахи духов... А у меня в чемодане... Я люблю, чтоб все мои вещи вкусно пахли... Извиняться мне перед тобой не за что, но я учту. — Она улыбнулась. — Вынесу на ветер все свои платья... Надо же, я целый флакон «Эвридики» в чемодан вылила! Ничего, выветрятся!
И куда девалась насупленпость Таси: брови ее приподнялись, растянув угрюмую складку на переносице, губы разжались, открыв блеснузшие зубы.
— А ты ничего!—сказала она и засмеялась. — А я-то к бою готовилась!
— Я тоже!..
После обеденного перерыва Надя почувствовала себя в цехе уже уверенней, сама бралась за дело: то ставила в печи противни с серым порошком — осадком хлористого кальция, то включала вакуумный насос, когда видела, что его надо включать, то вытирала пыль, отзывалась на телефонные звонки и, надев синие очки, вместе с другими аппаратчицами присматривалась к белому порошку под синим светом. Девушки умели на глаз определить, хороший ли он получился или недостаточно хороший.
Серафима Антоновна велела Наде пересыпать порошок из ящика в канистры: «Аккуратно, девонька, чтоб и крупицы не просыпать, следи, вещь бесценная!»
Справившись с этим поручением, Надя заметила возле насоса пролптую воду, схватила ведро, тряпку, вытерла пол, потом подобрала разбросанные ящики, составила их у стены и, услышав, как Тася сказала Серафиме Антоновне: «Подойдет, работы не боится», облегченно вздохнула. Она не старалась, нет, она просто не любила бездельничать, за все бралась охотно и весело и совсем не ждала, что ее похвалят. И все же приятно, когда тебя ценят.
Скорее бы увидеть Алешу, рассказать, как она хорошо устроилась, какие здесь хорошие люди. Не пропадут они, нет1
Бульдозер ползал по дну котлована словно гигантский тупоносый жук — все обшаривал, .вынюхивал, выравнивал. Остановился, пофыркал, будто набирался новых сил, и с оглушающим ревом выкарабкался наверх.
Готовое для фундамента песчаное основание стало похоже на идеальную волейбольную площадку.
Алексей уже освоился со своей работой,— разбуди его среди ночи, и он с закрытыми глазами расскажет, как монтируются фундаменты. Сначала на песчаное основание лягут бетонные подушки, их еще называют танкетками,— на них монтируются блоки: один на другой, столбиками. А чтобы основание не промерзло, все это засыпают грунтом и песком,— так называемая обратная засыпка фундамента. И уже затем монтируются из панелей стены подвала, а на них кладутся перекрытия из железобетонных плит.
Шишигин не раз напоминал, что монтажники фундамента не имеют права работать «тяп- ляп». Из-за «тяп-ляпов» может деформироваться здание.
«Фундамент — это основа основ,— поучал он. — Здание держится на фундаменте, а если он ненадежен, сами понимаете, что все полетит к чертовой бабушке!»
Монтажный кран лениво развернул стрелу, и трос заколыхался над штабелем бетонных подушек. Рабочий поймал трос, ловко застропил «подушку», и бетонная глыба, слегка покачиваясь, как наполненная водой бадья, поплыла к котловану. Там ее ждали, воздев руки, Крохотуля и Мажуга.
Крохина Толю в бригаде называли Крохотулей. Женька Шишигин придумал ему такое прозвище, забавляло, видно, что двухметровый детина мирно отзывается на «Крохотулю». Жалко, что Толя в бригаде, по его же словам, «временщик»: «Я пришел на стройку подзаработать и не скрываю этого: накоплю деньжат, приоденусь, а потом — в университет. Подготовлю, так сказать, материальную базу, чтоб можно было учиться без оглядки на дырявый карман».
Парень мечтает стать ученым-эитомологом. Рассказывал, что еще в школе его влекли не дали неоглядные, не глубины подземные, а прогретый солнцем бугорок возле какой-нибудь отслужившей свой век проселочной дороги— там царят насекомые. Любимыми предметами у
Толи были зоология и ботаника, увлекался он коллекционированием насекомых, теперь его манит их анатомия, образ жизни, развитие и повадки.
Как начнет рассказывать о насекомых — не остановишь, да и останавливать-то не особо и хочется — интересно. Муравьи, оказывается, настолько близоруки, что почти ничего не видят. У них есть свой язык — язык запахов. Они выделяют такие вещества — ферономы, и по этим запахам находят не только друг друга, но и отмеченную пищу, узнают фероном тревоги: почуял му-равьишко опасность и тут же выделил особый запах. Мертвые муравьи и те выделяют ферономы — сигнал к удалению «покойника».
Крохотуля увлекается и футболом. Во время трансляции футбольного матча по телевидению из-за него ничего не услышишь: он взвизгивает, кричит, ругается, отбивает ладони: «Эх, я показал бы им, как надо играть! Да куда мне с такой комплекцией? Ворота, что ль, затыкать?»
А если играли две его любимые команды — московский «Спартак» и киевское «Динамо», Крохотуля страдал, тянул к экрану руки: «Ребята, сделайте ничью, человек вас просит, сделайте ничью».
Мажуга — тоже «временщик», будет архитектором, а пока что «познает жизнь с нуля». Он и сейчас с виду не похож на простого рабочею, приезжает на стройку в хорошем костюме, «при галстуке», с фасонистым чемоданчиком.
«А вот и пижон с чемоданчиком пожаловал!» — говорит о нем Женька.
Мажуга рядом с Крохотулей, одетым как бы впопыхах,— все ему мало, узко, коротко,— и впрямь выглядит пижоном.
Разговаривал он мало, но на вопросы отвечал вежливо, даже подчеркнуто вежливо. Пробовали не разговаривать с ним всю смену,— он и бровью не повел, делал спокойно свое дело и даже как будто рад
Ваня Сарычев откровенно «зашибал деньгу» — жениться собирался: «Как же вить семейное гнездо в пустых стенах!» Еще до армии он полюбил девушку —соседку по квартире и сейчас, вместо того чтобы сделать ей предложение, «обогащается», купил спальню, швейную машинку, какой-то там сногсшибательный чайный сервиз, ковер,— одним словом, захламил не только свою комнату в общежитии, но и все общежитие.
Ребята посмеиваются над ним:
— Ну как, Иван, «гнездо» уже свил?
— Пока еще нет. — Парень, похоже, относился к таким вопросам серьезно.
Самый молодой в бригаде—Сергей, он считает дни, когда его призовут в армию.
Все в бригаде к чему-то стремятся, о чем-то мечтают, у каждого есть какая-то определенная программа-минимум, и только у Кузи Дудкина (такого типа Алексей еще никогда -не встречал), кроме желания «подзаправиться», ничегу в голове нет.
Работал Дудкин нехотя, двигался лениво, сонно, будто его показывали на экране замедленной съемкой. При каждом удобном случае он укрывался где-нибудь и либо подставлял солнцу лицо, либо подремывал. Зато когда появлялся Шишигин, Кузя тотчас оживал, суматошился — то поднимал что-то, то перетаскивал, делал вид, будто шибко работой занят, и тогда казалось, что его «демонстрируют» убыстренным способом.
Чаще всего Кузя приходил на работу «под мухой»,— запах водочного перегара до гого въелся в парня, что стал, как и грязная шея, и мятая одежда, неотъемлемой его частью.
Когда его упрекали, Кузя каждый раз, подбоченившись, спрашивал:
— А тебе известно, какая разница между верблюдом и человеком? Верблюд может целую неделю работать и не нить, а человек — целую неделю пить и не работать.
