Томкин хрип мог расслышать только директор, но заговорщики и так поняли, что к чему. Одни бросились в кочегарку, другие полезли в обгоревшие оконные проемы бани. Вскоре и Томка нырнула в кочегарку.
Зырянова хвасталась остротой своего зрения, однако не сразу распознала Мокееву, и та появилась гораздо раньше, чем ожидал директор. На Луизе были джинсы, сверху, несмотря на очень теплый для сибирского мая вечер, Мокеева надела синтетическую, под кожу, куртку, на голову – зимнюю шапку-ушанку, а на руки – варежки. В левой руке у нее болталась пустая сумка для продуктов (в ней, как видно, Луиза спрятала до времени свои доспехи), в правой руке она держала недлинную, но увесистую дубинку, пряча ее за спиной. Небольшого роста, но коренастенькая, она шла медленно, все время оглядываясь вправо, влево и назад, так что директор мог временами видеть ее широкую решительную физиономию со втянутыми внутрь губами и большими настороженными глазами.
'Смелая девчонка!' – с уважением подумал директор. Он откинул капюшон, натянул на голову вынутый из кармана чулок и снова закрыл ее капюшоном. Тут ему пришло в голову тоже сорвать несколько стеблей крапивы, а когда он сделал это, до него донесся звонкий голос Луизы:
– Только тронь!.. Только тронь!.. Ну, подходите! Ну, только тронь!..
Выбравшись из зарослей, директор увидел, что Мокеева уже окружена непонятными фигурками без лиц, что она вертится на одном месте, размахивая дубинкой и повторяя свое приглашение 'подходить'. В следующий момент он увидел, что туда же бежит Федор Болиславович в длинном дождевике, с кепкой на голове и с лицом, затянутым чулком. Увидел и тоже побежал туда. Оба прибыли на театр военных действий почти одновременно.
– Ы-ыить!.. – сказал завхоз страшным голосом. – Вот мы вас всех сейчас!
– Так! Попались! – в тон ему пробасил директор. Оцепеневшие заговорщики выглядели живописно. Голова у каждого была затянута чулком, зато в костюмах царило великое разнообразие. Один надел на себя пестрое девчоночье платье (очевидно, старшей сестры), из-под которого виднелись брюки, другой был в полосатой матросской тельняшке, болтавшейся ниже колен, третий нарядился в старую мужскую рубаху, бывшую когда-то белой...
Глава 7
Всеобщее молчание длилось так долго, что директор счел нужным разрядить обстановку. Он откинул капюшон и сдернул с головы чулок. То же самое сделал и Федор Болиславович. Эти действия педагогов вызвали обратный эффект: оцепеневшие фигуры оцепенели еще больше, только одна Луиза стянула с себя шапку-ушанку и стала обмахивать ею взмокшую, с куцыми косичками голову.
– Так! – приглаживая растрепанные чулком волосы, заговорил Данила Акимович. – Маски вы можете не снимать, меня ваши личности не интересуют, а вот штаны снимайте! Снимайте, снимайте штаны, и я вас сейчас крапивой, как вы Мокееву хотели. Ну, что вы стоите?! Снимайте штаны!
И еще несколько секунд продлилось молчание. Потом одна из масок поднесла ладошку тыльной стороной к губам, и оттуда послышалось:
– Хи-хи!
– Хи-хи-хи! – донеслось из-под черного чулка, владелец которого был одет в женское платье.
– Снимайте, говорю, штаны! – повысил голос директор, размахивая пучком крапивы.
Тут заговорщик в женском платье сдернул с головы черный чулок, и оказалось, что это эвенк Гриша Иннокентьев. Он сказал, улыбаясь:
– Данила Акимович, нам неловко снимать: тут у нас и девочки.
Директор с удовольствием отметил, что атмосфера разрядилась.
– Ишь какой смелый нашелся! – сказал он, а Федор Болиславович тут же продолжил игру:
– Данила Акимович! Так вот давай с этого храбреца и начнем: отведем его в сторонку и пусть он за всех трусов пострадает маленько.
– А что? Дельное предложение! – сказал директор. И он увидел, как Оганесян тоже сорвал с себя чулок, его примеру последовала Томка Зырянова, за ней Игорь Цветов, за Игорем – Нюша Морозова, а за ними и все остальные. Последним снял маску руководитель операции Ваня Иванов. Все заговорщики улыбались, но глаза их смотрели настороженно: мол, а что будет дальше?
Директор снова заговорил:
– Так, Федор Болиславович: я думаю, что сегодня наказание крапивой можно отложить, но проведем это мероприятие завтра по окончании уроков перед всем классом. Девочек помилуем, все-таки слабый пол, а остальных гангстеров будем класть на учительский стол и поочередно, значит, крапивой. Чтобы на всю жизнь запомнили.
– Есть! Будет исполнено, – сказал преподаватель труда, и тут же все заговорщики расхохотались вовсю, а некоторые даже запрыгали от удовольствия. Одна только Луиза оставалась серьезной и вертела головой со своими куцыми, торчащими над ушами косичками.
Данила Акимович поднял руку.
– Так! Тихо, граждане! Нам еще одно дело предстоит: следствие проведем. Запомните: обвиняемых тут до поры не будет, все будут только свидетелями.
'Свидетели' перестали улыбаться. Они старались понять, затевает ли директор новую игру или разговор пойдет серьезный.
Данила Акимович сложил ладони рупором и крикнул:
– Раиса Петровна, просим!
Учительница и Хмелев появились очень быстро. До этого они уже стояли у пролома, прислушиваясь к разговорам возле бани. Увидев, как одеты ее воспитанники, учительница прижала пальцы к щекам, сказала с ужасом: 'Боже ты мой!', но тут же рассмеялась и добавила: 'Ой, не могу!'
Не так держал себя Хмелев. Он по-прежнему опирался правой ногой только на пятку, но стоял слегка выпятив грудь, плотно сжав губы. Весь его мрачный вид говорил: 'Да, это я вас выдал. Теперь делайте со мной что хотите'. Заговорщики в свою очередь угрюмо смотрели на него и переглядывались между собой. Атмосфера снова начала сгущаться. На этот раз ее разрядил Федор Болиславович.
– Я так полагаю, – сказал он, – допрашивать свидетелей стоя утомительно будет. Может, пройдемте вон туда, на бревнышках посидим? – И он указал на дальний угол двора, где начинали строить какой-то дом.
Директор одобрил это предложение, и скоро все очутились внутри будущего сруба, в который строители успели заложить только два венца. Директор и Федор Болиславович сели на бревна в самом углу сруба, остальные разместились по обе стороны от них.
– Так! – сказал Данила Акимович. – С кого начинать – нам все равно. Может, кто захочет первым давать показания?
Гришка Иннокентьев поднял руку, улыбаясь, и встал.
– Я хочу. А про что?
– Да вот нужно, понимаешь, узнать, кто что видел во вторник, когда Мокеевой бросали записки, а она их не читала. Ты готов отвечать?
– Ага. Готов.
– Значит, такой вопрос: во вторник по окончании последнего урока ты когда вышел из класса? Иннокентьев немного подумал.
– Я, значит, так... Я вскочил, когда раздался звонок, а Раиса Петровна сказала: 'Иннокентьев, садись и запиши домашнее задание'. Я, значит, сел, а потом Раиса Петровна сказала: 'Все, ребята, до завтра!' И я рванул.
– А с тобой еще кто-нибудь рванул? – спросил Федор Болиславович.
– Ну, как же! Еще несколько человек рванули. В дверях толкучка получилась.
– А кто да кто с тобой рванул, не помнишь? – спросил директор.
Иннокентьев молчал, стараясь припомнить, но тут поднялся Ваня Иванов.
– Данила Акимович, я с ним тоже рванул. Гришка тогда в дверях мне локтем в глаз заехал. А еще я
