снежинки.
Таинственное искрящее мерцание лилось из явно естественного происхождения трещины в скале, напоминающей искривленный в зловещей усмешке рот. Изнутри доносились невнятные ворчание и сопение, словно там облюбовал себе зимовку огромный неуклюжий гималайский медведь. Хотя какие могут быть медведи на высоте шесть тысяч четыреста метров..?
На негнущихся ногах Юргенсен сунулся было внутрь, но Курт схватил напарника за меховой воротник.
– Стой! Куда?! – Голос прозвучал особенно громко после рева ветра, и Йоханнсон сбавил обороты до шепота: –А вдгуг это логово йети?
– Курт, йети в темноте не шветятшя! – Фонарь Йоханнсона подсветил его лицо снизу, превратив в белую оскаленную рожу чудовища – с вылупленными зенками-очками, с шелушащимися распухшими губами и красным санта-клаусским носом. – И коштры ражводить не умеют! И вообще, вше это шкажки бабушки Лотты – про йетти, про шнежных людей! Ты хоть раж их видел? Я тоже нет.
– Зато я вижу вот это! – зловещим голосом произнес Йоханнсон и направил луч фонаря вниз.
Ледяная площадка перед входом в пещеру выглядела так, словно стая разъяренных снежных барсов схлестнулась тут со стадом взбешенных яков. Кто победил, оставалось неясным, зато ледяная корка была сплошь исполосована чьими-то когтистыми лапами; досталось даже базальту скальной стены, и в царапинах на заиндевевшем камне колыхались на ветру окровавленные клочья белой шерсти.
– Что это, по-твоему?..
– Я не знаю, Курт. Я жамерж, Курт, я хочу домой, к Ингрид, я хочу переждать эту чертову бурю! И никакие йети меня не оштановят!
Он вырвал воротник из ладони друга и шагнул к щели.
– Погоди, Кнут, я с тобой. Нам нельзя газделяться… – Йоханнсон лукавил: просто он очень боялся остаться в одиночестве возле непонятного пролома в скале, посреди беснующегося урагана, ночью, один- одинешенек на многие сотни километров вокруг.
Вдвоем они протиснулись в расщелину. Фонарь здесь был не нужен. Потому что под потолком, среди каменных щупальцев сталактитов висел шарик голубоватого огня размером с апельсин и, изредка рассыпая вокруг себя шипящие искры, как неисправная розетка, освещал небольшую полукруглую пещеру не хуже стоваттной электрической лампы. Загадочно мерцали в его свете обледенелые стены, бликовали вкрапления кварца на поверхности сталактитов, блестела плоскость крошечного озерца в центре пещеры; и над ним стелился белесый пар. В воздухе явственно пахло озоном.
Опустив босые волосатые ноги в озерцо, на ледяном бережку, а точнее, на аккуратно сложенной шубе из шкуры яка сидел коренастый небритый человек в закатанных до колен меховых штанах и меховой безрукавке. Он сосредоточенно водил толстыми коротким пальцем руки по истертой до дыр на сгибах карте, качал головой и время от времени раздраженно бурчал себе под нос что-то.
Появление Йоханнсона и Юргенсена потревожило безмятежный наозоненный воздух пещеры; голубоватая шаровая молния под потолком лениво качнулась воздушным шариком и поплыла в сторону. Босой человек поднял голову и недовольно посмотрел на источник света. Подул на него, возвращая на прежнее место, и только тогда заметил вошедших. Лицо его расплылось в довольной улыбке:
– Mru hruba chaw cho… Sigarmatha aidsto shuhunda? [16]
Нет, это был кто угодно, только не йети. Однако видеть небритого человека, в сердце Гималаев преспокойно парящего ноги в кипятке, было настолько нереальным и настолько неожиданным, что оба гостя застыли истуканами не хуже вековечных сталагмитов. Потом Кнут Юргенсен виновато, как нашкодивший второклассник, пробормотал:
– Mru nahhjo nepali [17].
Радушная улыбка человека в безрукавке превратилась в кислую гримасу, он в сомнении поскреб щетину на подбородке и досадливо сказал уже на шведском:
– А, не местные… Но все равно, как на Эверест пройти, знаете?
– Вы… альпинист? – нерешительно спросил Курт, расстегивая воротник пуховика и снимая очки: в пещере было неожиданно тепло.
– Альпинист, альпинист. – Обитатель пещеры раздраженно смял и отшвырнул от себя карту. – Еще какой альпинист. – Карта упорхнула в угол и упокоилась на искрящемся льду. – Вот поймаю того урода, который мне в Лукле за семьсот рупий продал эту бумажку, он у меня пешком до Москвы пойдет. «Самая точная карта! Самая подробная карта!» Гад нерусский. Хрен по ней разберешь, где тут Эверест, где Джомолунгма…
Коллега выбрался из воды и обстоятельно вытер ступни сложенными на стоящие неподалеку сапоги полосками материи. Потом одну за другой обмотал этими самыми полосками ноги и сунул в сапоги. Притопнул каблуками, вытащил из озерца за провод кипятильник, сварганенный из двух обыкновенных бритвенных лезвий и сунул в карман. Пар над водой растаял.
– Да вы проходите, ребята, садитесь. Как там, снаружи, не потеплело?.. Э, э а ты куда?!
Голубой сгусток огня под потолком опять поплыл в сторону, и небритый погнал на него рукой воздушную волну. Шаровая молния нехотя, словно в раздумье, поболталась из стороны в сторону, но снова заняла прежнее место между двух сталактитов.
В пещере было даже не тепло – жарко. Заледенелый снег, вечной мерзлотой облепивший куртки шведов, начал помаленьку таять и отваливаться кусками. Кнут Юргенсен почувствовал, как кровь растопила замерзшие сосуды в руках и ногах, согрела их, весело зажурчала по жилам и капиллярам, и понял, что ампутации, пожалуй, еще удастся избежать. А вместе с этим понял, что устал – страшно, нечеловечески устал, и сейчас позорно потеряет сознание.
Судя по всему, Курт Йоханнсон понял это раньше напарника, поскольку первым сделал два нетвердых шага вперед и мешком опустился по другую от небритого незнакомца сторону озерца.
– У, мужики, да вас колбасит-то реально, – укоризненно покачал головой человек в безрукавке, глядя, как двое отмороженных альпинистов с грацией марионеток усаживаются перед ним. Он пошарил за спиной и выудил пузатую бутыль темного стекла. Поболтал. Поглядел на просвет. С чпоком извлек пробку. Заглянул внутрь. Понюхал. Перевел взгляд на отмороженных. Вздохнул и, наконец, протянул бутылку им, – Держите. Вам это сейчас нужнее. Давайте-давайте, я себе еще достану.
Юргенсен взял бутылку непослушной рукой, под кожей которой суетились злые мурашки, и понес ко рту, но, перехватив предостерегающий взгляд Йоханнсона, просто понюхал содержимое.
Кукри [18]. Вроде бы настоящее. Кнут с сожалением опустил руку.
– Вы, ребята, тоже альпинисты? – для поддержания разговора поинтересовался небритый.
– А почему вы спгашиваете? – тут же насторожился Йоханнсон.
– Просто интересно, – беззаботно пожал округлыми плечами тот. – Если мы коллеги, может, вместе двинемся дальше? А то я тут заплутал малость. Втроем как-то веселее…
– И где же ваше снагяжение, господин альпинист? – продолжал давить Йоханнсон, не веря ни единому слову собеседника.
– Потерял. В пурге, – честно глядя в глаза шведу, ответил небритый. – А ваше?
– Ну… Мы тоже потегяли… – Йоханссон нехотя опустил взгляд. Как будто соврал, а не чистую правду сказал.
– Вот и я говорю: вместе-то сподручнее. Меня Ильей зовут. А вас?
– Кугт, – поколебавшись, буркнул Йоханнсон.
– Кнут, – представился Юргенсен, тоскливо глядя на бутылку в своих руках.
Запах содержимого манил приникнуть к горлышку обмороженными губами… но Йоханнсон, возможно, прав: вдруг кукри отравлено?
– Шведы, стало быть, – констатировал хозяин пещеры. – Так в какой стороне Эверест, не знаете?
– Вы на Эверешт вошходите? – Теперь насторожился и Юргенсен. Что это? Случайная встреча? Совпадение? Или ловушка?.. Он поставил бутылку на лед и похвалил себя за то, что не добавил слово «тоже». Все-таки агентурные навыки не до конца оказались выморожены высокогорьем.
– Туда, – помрачнел небритый.
Вообще, старшина Илья Кучин не нравился самому себе с самого начала. С самого начала все пошло
