Ангел света

Кирстен почти ничего не знала о том, что произошло на самом деле, и, конечно, не стремилась узнать. С нее было вполне достаточно того, что Ник снова находился в Вашингтоне, притом живой; достаточно, что он сидел рядом и время от времени подмигивал ей. А когда она, паясничая, пинала его ногой в щиколотку или в колено, исподтишка пожимал ей пальцы.

Это был Ник, которого она обожала, Ник, которого все они обожали. Но изменившийся — слегка изменившийся. Хотя бы в том, что он выглядел старше.

Восемь террористов из организации «Черный сентябрь» захватили посольство Саудовской Аравии. Они ворвались в сад, где шел прием в честь Курта Мура и нового американского посла Клио Ноэла. Никто ничего не подозревал — Ник увлеченно беседовал с журналистом, которого газета «Монд» послала выяснить, какие политические и финансовые организации поддерживают транснациональные группы террористов, а через минуту затрещали выстрелы, раздались крики, взвизги… и террористы ворвались в сад. Это было как во сне — все произошло так быстро, с такой ужасающей неизбежностью, что Ник потом не мог ясно припомнить, как же все было; несколько минут спустя его вместе с большинством гостей провели под дулами автоматов через дворцовые покои резиденции Саудовской Аравии, затем — через окруженный стеной передний двор и вывели на улицу, где уже собралась небольшая толпа.

— Боже мой! — тихо охнула Изабелла. — А мы ведь даже и не знали, что вы были в Судане, пока не прочли в газете…

Но Ник не был настолько важной персоной, чтобы держать его заложником; Ника просто вывели из посольства вместе с другими; Ник оказался в безопасности. Потрясенный, но в безопасности. Постаревший на несколько лет за эти несколько минут… но в безопасности. Он говорил медленно, переводя взгляд с Мори на Изабеллу и снова на Мори, пытаясь улыбаться, пытаясь довести до их сознания тошнотворное чувство удивления, когда раздались выстрелы, и крики, и взвизги, приказы на непонятном языке, отдаваемые арабами, которые — он ничуть не преувеличивает — производили впечатление просто сумасшедших. Его буквально парализовало там, в саду, когда началась стрельба. Я не могу умереть, мелькнула у него тогда мысль, не могу умереть сейчас — мне еще так много надо у себя дома сделать.

Но он оказался не настолько важной персоной, и его держать не стали. Человек, занимающий высокий пост в правительственной комиссии, но неизвестный арабам, а они пожелали взять лишь пять заложников — Курта Мура и Клио Ноэла, бельгийского поверенного в делах и посла Саудовской Аравии, а также поверенного в делах Иордании. Как и все рейды «черных сентябристов», все было проделано очень четко, словно заранее тщательно отрепетировано. И никто не оказал сопротивления.

— Это правда насчет соучастия, — сказал Ник, с силой потирая лицо, — своего рода внутреннего соучастия — дело в том… что просто хочется… просто хочется жить.

Требования террористов не подлежали обсуждению и были до нелепости наглыми: Иордания должна была немедленно выпустить семнадцать «черных сентябристов», которые сидели там в тюрьме; Соединенные Штаты должны были немедленно выпустить Сирхан-Сирхана, презренные израильтяне должны были выпустить из тюрем всех арабских женщин; западные немцы должны были выпустить из тюрьмы членов группы Баадера — Майнхоф.

Ни одно из правительств не пошло на эти условия. Никсон храбро заявил, что Соединенные Штаты не позволят себя «шантажировать». И трое заложников были убиты. Мур, Ноэл и бельгийский чиновник. Вот так-то. А вслед за этим участники нападения сдались. И были взяты под стражу суданской полицией.

— Это был заранее разработанный сценарий, все развивалось по плану, — медленно говорил Ник. — Никаких неожиданностей. Я хочу сказать — для тех, кто был в курсе дела.

Кирстен запомнит, каким ошарашенным выглядел Ник, что было для него тоже не характерно: его вид напугал ее больше, чем его рассказ. Запомнит она и то, как странно он моргал и щурился, глядя на Мори и Изабеллу, словно что — то мешало ему на них смотреть. Как у него пропадал голос или пропадала логика повествования… как его не очень связный рассказ вдруг обрывался и наступала тишина. Почему в тот вечер жена не пришла с ним к Хэллекам, было вопросом, над которым не десятилетней девочке задумываться.

— У меня просто не укладывается в голове… что их вот так взяли и убили, — медленно произнес Ник. — То, как внезапно была оборвана их жизнь. Я сам слышал выстрелы, я знал, что они означают. Чтобы Курта Мура вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот так.

Годы спустя Кирстен вспомнит, как долго молчал отец, как Изабелла пригнулась к столу, подперев руками голову, не думая о том, что рукава ее платья некрасиво вздернуты, а ногти оставляют на щеках вмятины. Кирстен вспомнит, какая ярость вдруг овладела Ником. То, как была оборвана их жизнь. Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Эти грязные маньяки. «Революционеры». Зверье. Чтоб они все сдохли — пора нам платить им той же монетой, как делают израильтяне.

Мори был потрясен. Мори был не согласен.

— Не можешь же ты всерьез так считать, — сказал он, — ты все еще не в себе. — Именно так я и считаю, — сказал Ник.

— Арабы доведены до отчаяния…

— Тебя там не было, ты не видел их физиономий, — сказал Ник.

— Обе стороны прибегают к террору, — заметил Мори, — однако…

— Тебя там не было, — внезапно устав от спора, с презрением отрезал Ник.

Больше того, он предсказал — абсолютно точно, как выяснилось потом, хотя оба — и Мори и Изабелла — протестовали, говоря, что он слишком циничен, — что суданцы по-настоящему не накажут террористов: слишком они большие трусы.

— В один прекрасный день мы услышим, что они посадили их на самолет и выслали — на этом все и кончится. До следующего рейда, следующих убийств… Все так любили Курта Мура, — продолжал он. Рот его перекосился. — И вдруг услышали эти выстрелы…

— Нет. Необходимо это забыть.

— Бог мой, о стольком приходится забывать, — произнес Ник, глядя через стол на Мори. — Ты когда-нибудь… думал об этом? Я хочу сказать… по мере того как мы становимся старше…

Кирстен запомнит, как Хэллеки объединились в своей любви к Нику Мартенсу. Потрясенной, испуганной любви. Ведь они же чуть не потеряли его, своего Ника!.. И Мори, и Изабелла, и Кирстен, у которой даже пересохло во рту. И его крестник Оуэн, который ведь тоже его любил.

Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот что не укладывается у меня в голове. То, как их убили. Как была оборвана их жизнь.

Она постаралась запомнить эпизод с классной доской и, чтобы он не превратился в один из ее кошмаров — а кошмары у нее были краткие, затянутые туманом, не совсем оторванные от сознания, — внесла его в свой тайный дневник. Которому суждено было — как она смутно чувствовала — не остаться на веки вечные тайным, а стать достоянием крестника Ника Мартенса.

То, что Оуэн будет внимательно это читать, подвергнет критическому осмыслению, — самая мысль действовала благотворно, побуждала Кирстен писать загадочно, компактно, менее снисходительно к себе.

Чтобы вот так взяли и вычеркнули из списка живых. Вот чего я не в состоянии постичь. То, как их убили. Как была оборвана их жизнь.

— Кирстен, что случилось? — спрашивает Ханна. — Почему ты не разговариваешь со мной? Почему ты на меня не смотришь? Кирстен?

Бурчит, пожимает плечами, не обращает внимания. Ей далеко не всегда нужна Ханна. Пошла к черту, Ханна. Занимайся своим делом.

Иногда она пишет в своем тайном дневнике кодом. О самых-самых тайных своих планах.

— Кирстен, я что-то не так сказала?., ты сердишься на меня?., что случилось? Ты что же, не хочешь даже посмотреть на меня?

Ханна — ближайшая ее подруга. Собственно, единственная. Но Ханна ведь никуда не денется — она всегда сможет вернуться к Ханне, когда захочет. Когда все в ее жизни разложится по полочкам. Когда все будет ясно.

Позвонила Изабелла. К телефону подошла Ханна. А Кирстен полулежала на своей измятой постели и