Ангел света

помочь.

«Грязный старый мешок» — назвал как-то Оуэн бедную женщину. Возможно, она это помнит. Кирстен и Оуэн катались от смеха, когда Оуэн рассказывал со всеми подробностями о результатах своих многочисленных изысканий, предпринятых в мае.

«Я действовал бессистемно, — признался тогда Оуэн. — Моя миссия была обречена. Да и твоя тоже — мы были круглыми идиотами».

«Потерявшими голову от отчаяния», — склонна согласиться с ним Кирстен.

— Ах, ну до чего же хороши!.. Цветы будут большущие…

— Где вы раздобыли такое необыкновенное растение, Клаудия?

— А оно редкое?.. Дорогое?.. Капризное?.. Мне не везет с капризными растениями!

— Действительно видишь, как раскрываются цветы, верно ведь! Я не думала, что они будут такие крупные — они же величиной с кулак, с мужской кулак… Но такие хрупкие…

— А по краю лепестков это что — шипы? Я имею в виду — колючки?.. Как у кактуса? Они острые?

— О, я не стала бы их трогать…

— Я и не трогаю, я только смотрю…

— Они розовые, правда? Самого настоящего розового цвета…

— Розовато-белого…

— По-моему, больше белые…

— А вот этот маленький — весь розовый…

— Ну до чего же хороши!.. Клаудии так везет с растениями… конечно, их надо по-настоящему любить, все время за ними ухаживать… относиться к этому очень серьезно.

— А как вы думаете, кактус чувствует, что мы тут?.. Что все внимание сегодня — на нем?

— Наверняка чувствует что-то необычное. Какое-то волнение в воздухе, голоса, вибрацию… я, конечно, не принадлежу к тем, кто считает, что растения… ну, словом, что они как люди… что у них есть душа…

— А этот цветок такого же оттенка, как ваше платье, Изабелла, верно?.. Почти?

— Такой прелестный цвет…

— Ах, смотрите, еще один раскрывается!.. Вон там.

— Совершенно поразительное явление…

— У Клаудии в доме столько прелестных вещей — со всего света; откуда, она сказала, это растение?.. Из Южной Америки?.. Повторите еще раз — как оно называется? Церезус?..

— Цереус. Она сказала, что это кактус.

— Не похоже на кактус.

— Там, случайно, не бар устроен?

— По-моему, бара вообще нет, по-моему, Клаудия просто пригласила нас… нет, стойте, вон официант… вон там… сумеете его подозвать?., или, может быть, нам самим к нему подойти?

— Многовато набирается народу. Который теперь час?

— Без четверти девять.

— Изабелла, принести вам чего-нибудь выпить?

— Ваша дочь прелестно выглядит, Изабелла…

— Мы так давно не виделись… по-моему, что-то около…

— …давно.

— Черт побери, он пошел в другую сторону. Так чего бы вы хотели?

— Кирстен, а ты чего хочешь? Чего-нибудь летнего, легкого? Бокал белого вина?

— Нет, благодарю вас, — с отсутствующим видом отвечает Кирстен, не отрывая взгляда от цветка.

— Перье, фруктового сока…

— Нет, — говорит Кирстен.

Они отходят, и она остается одна изучать кактус. Она слышала и раньше о расцветающем ночью цветке — собственно, слышала и об огромном кусте миссис Лейн, — но, насколько она помнит, ей ни разу не довелось видеть цереус, и, безусловно, она ни разу не видела, как он цветет.

«Я заеду за тобой сегодня вечером, приблизительно на закате», — сказала Изабелла по телефону. Голос ее звучал ровно, даже твердо. «Весело». «По-матерински», но «без нажима». Она не казалась испуганной, она не казалась исполненной решимости, не казалась даже «стремящейся примириться». «Маленький сюрприз, несколько необычная поездка, — сказала Изабелла. — Всего на час — на два».

«Ты приедешь одна?» — спросила Кирстен.

«Я никуда не езжу одна», — сказала Изабелла.

«Ты никуда не ездишь одна? — повторила Кирстен, пораженная странной интонацией в голосе матери. — Но… как это понимать? Почему ты это сказала?»

«Потому что это правда», — ответила Изабелла.

«Но… я не понимаю».

«Поймешь».

Кирстен долго стоит, сжимая телефонную трубку и обливаясь потом, не в силах вымолвить ни слова. Она знает, думает Кирстен, она знает, что мы с Оуэном задумали. Кирстен крепко вцепилась в телефонную трубку, сердце ее так колотится, что она боится потерять сознание, затем, успокоившись, она решает — нет, должно быть, я не так поняла; просто она боится, просто боится — всего.

А Изабелла продолжает разговор — весело, по-матерински и убежденно: ведь в конце-то концов, она просто предлагает проехаться, приятно провести вечер, мать с дочерью — что тут анормального?.. Никакой ненависти, никакой подозрительности, никакого сознания опасности.

«Я заеду за тобой приблизительно на закате. Это у нас займет не больше одного-двух часов, — сказала она ласково, как если бы Кирстен снова стала маленькой девочкой, которая из упрямства отказывается от удовольствия. — Это сюрприз, — сказала Изабелла. — Так на закате».

«На закате, — нервно рассмеявшись, повторила Кирстен. — Почему ты делаешь на это такой упор? Странная манера назначать свидание».

«Потому что я уже не помню, когда теперь садится солнце, — сказала Изабелла, — а наш сюрприз связан с закатом солнца. С наступлением сумерек».

«Что же это за сюрприз?» — спрашивает Кирстен.

«Это ведь уже не будет сюрпризом, если я тебе все расскажу, верно? — сказала Изабелла. И «веселые» нотки в ее голосе перешли в тихий наигранный смешок. — Давай мы заедем за тобой, Кирстен, это всего на какой-нибудь час или два, здесь, по соседству, я обещаю тебе не спрашивать про Оуэна и не пытаться увезти тебя домой… Я думаю, сюрприз покажется тебе очень красивым».

«Ты так думаешь», — бормочет Кирстен.

И вот теперь у нее на глазах раскрываются цветы, и они действительно красивы, в них есть что-то совершенно необыкновенное, и Кирстен снова видит себя ребенком, разглядывающим тропические растения в ботаническом саду, Мори держит ее за руку, и нет никакой Изабеллы нет Оуэна воздух теплый густой и влажный там огромные каучуковые гигантские папоротники с такими чудесными острыми листьями она прижимается к одному из них лицом и чувствует лбом легкое покалывание — покалывание которое отдается во всем ее теле и хочется смеяться и чихать.

Она пересчитывает цветки. Четырнадцать. Из них десять уже раскрылись или почти раскрылись. Растение действительно из породы кактусов — это ясно, оно футов на семь возвышается над своим глиняным горшком (который вкопан в землю). Довольно уродливое. Собственно — она немного отступает, чтобы лучше судить, — даже чудовищное. Каждый отдельный цветок прекрасен, но само растение, подпертое палками, чудовищно.

— Прекрасный урод, — шепчет Кирстен.

Она окидывает взглядом террасу, слегка склонив голову, быстро переводя взгляд с одного на другого. Высокая тоненькая Кирстен Хэллек. Дочь таких-то. Да, такая жалость, верно. Но она уже поправилась. Явно поправилась. На ней белые брюки, обтягивающие маленькие высокие ягодицы, и красная кофточка — из тех тонких муслиновых вещиц, что распродают по дешевке на «восточных» базарах; ворот как бы ненароком