ударов океанских волн о борта фрегата, хотя, судя по сильной боковой качке, волны никуда не подевались. Он осторожно, стараясь не разбудить безмятежно спящую Саньку, торопливо оделся и выбрался на палубу.
Вокруг всё было безысходно серым: небо, море, палуба, паруса, еле видимые сквозь густой туман, безграничным кругом висящий над Тихим океаном. А вместе с туманом вокруг царила странная и вязкая тишина…
Ветер был благоприятным для успешного плавания: в меру сильным, но очень ровным, без малейших намёков на неожиданные порывы. Паруса, выгнувшись крутыми дугами, сыто и довольно гудели, по сторонам чётко просматривались силуэты двух других судов эскадры. Ближе к «Александру» находилась «Кристина», несшая гораздо меньше парусов.
«Понятное дело, осторожный Фруде Шлиппенбах не рискует — в такую неверную погоду — далеко отрываться от остальных», — одобрил действия шкипера бригантины понятливый внутренний голос. — «Это сейчас туман висит в двадцатитридцати метрах от водной поверхности, но он же может и опуститься — в любой, как правило, самый неподходящий момент…».
Лицо капитана Емельяна Тихого, застывшего на капитанском помосте возле штурвала, выражало сильнейшую озабоченность.
— Ничего не понимаю! — плаксивым голосом доложил Емельян. — Чертовщина какаято! Следуем вперёд с постоянной скоростью пятьшесть узлов в час. Это просто отлично! Только вот куда, собственно, следуем? Неизвестность полная!
— Как это — неизвестность? — не понял Егор. — Компасто тебе на что, шкипер?
— Не работает компас, Александр Данилович! Вот, сами полюбуйтесь…
Стрелка компаса, действительно, вела себя более чем странно: то нервно приплясывала, мелкомелко подрагивая в тридцатисорока градусном секторе, то начинала медленно и плавно кружиться — по часовой стрелке…
— Ещё поздней ночью, когда с небес опустился серый туман — совместно с полной тишиной — и началась эта катавасия. С тех пор ветер уже успел поменять своё первоначальное направление, так что куда мы сейчас идём — совершенно непонятно. Солнца не видно, поэтому буссолью и астролябией тоже не воспользоваться.
— Ладно, потом определимся с местоположением! — легкомысленно махнул Егор рукой. — Не вечно же висеть этому туману. Рано или поздно распогодится, солнце появится, вычислим и долготу, и широту…
«По дереву постучи, дурилка картонная!», — посоветовал мнительный внутренний голос. — «Тоже мне — «не вечно», «рано или поздно»…. И через левое плечо не забудь, братец, трижды сплюнуть…».
Плавание продолжалось, дни летели нескончаемой вереницей, а ничего, ровным счётом, не менялось: устойчивый ветер, густой серый туман над океаном, тревожная тишина, сошедший с ума компас, полная неизвестность.… А ещё навались жара с духотой, ветер стал горячим и колючим, крупные капли пота приходилось смахивать со лба через каждые тричетыре минуты. Дети капризничали и часто беспричинно плакали.
— Хочу к папеньке в деревню! — тоненько и жалостливо всхлипывала Лиза Бровкина. — И, чтобы, зима была! Снег, чтобы, везде лежал…. Белый такой, холодненький…
«Уже почти полтора месяца прошло с тех пор, как нас кудато понесло от чилийских берегов…. Дурь несусветная!», — негодовал внутренний голос, ставший от постоянной духоты нервным и ворчливым. — «Принесёт вот теперь — не пойми куда! Лишь бы не в Антарктиду, с малолетства не люблю холодов…. Хотя и жара уже надоела — хуже корабельной, слегка пованивающей солонины….
Каждый вечер, когда дети засыпали, Егор и Санька отправлялись гулять по слегка покачивающейся палубе «Александра». На самом носу корабля были сложены большие холщовые мешки, заполненные рваными верёвками, лопнувшими канатами и лоскутьями старых парусов. Супруги Меньшиковы подолгу сидели на этих мешках и болтали. Вернее, говорил в основном Егор, а Санька жадно слушала, охала, ахала и лишь иногда задавала уточняющие вопросы.
Он рассказывал о войнах и революциях, произошедших в восемнадцатом, девятнадцатом и двадцатом веках, о сделанных научных открытиях, о полётах в космос, о подводных лодках, биржах, самолётах, лифтах и небоскрёбах, о политических партиях, об ужасах фашизма, о….
Темам его рассказов не было числа, по Санькиным глазам было видно, что многого она просто не понимала, а многого — и не хотела понимать.
«Бедняжка! Сразу столько свалилось на неё!», — жалостливо вздыхал добрый внутренний голос. — «Ты уж, братец, не перестарайся! Наша Сашенция — во всех отношения — девушка крепкая, но как бы случайно умом не тронулась…. Ты давай, больше распинайся про моду, стишки почитай, фильмы перерасскажи — про неземную любовь…».
А ещё Санька, которой черноволосая Исидора на прощанье подарила несколько толстых книг и тонкий, составленный от руки испаноанглийский словарь, занялась изучением испанского языка.
— Зачем тебе это, моё сердечко? — недоумевал Егор.
— Очень уж красивый язык! — скупо улыбалась жена. — Такой мелодичный и певучий…. Опять же, вдруг, мы ещё вернёмся в Аргентину? Славная и красивая страна! Вот он мне тогда и пригодится…
Егор посмеялся немного, а потом подумал и присоединился к супруге. Вдвоём дело пошло гораздо веселей и продуктивней.
Беда пришла внезапно: от жары начала протухать питьевая вода в больших дубовых бочках, да и запасы прочей жидкости (пусть и алкогольной) значительно сократились.
— Всё, господа и дамы, с сегодняшнего дня умываемся, а также и стираемся, только забортной водой! — объявил Егор. — Понятное дело, что детей это не касается. Пока — не касается…. Далее, воду пьём, только разбавляя её — один к одному — вином. Такая смесь гораздо лучше утоляет жажду, проверено. Ничего ребятки, пробьёмся!
По приказу Егора на палубе надёжно укрепили разную посуду, в которую — из серого тумана — потихоньку выпадали крохотные росинки. Всю эту «туманную» воду почестному отдавали женщинам и детям.
Ещё через полторы недели, когда вода в бочках окончательно протухла, мужчинам пришлось перейти на «парусную» воду: по верёвочным лестницам они забирались на высокие мачты и — с риском для жизни — выжимали из мокрых парусов в различную тару жалкие капли воды. А некоторые индивидуумы, боящиеся высоты, попростому жадно вылизывали сырую парусину…
Навалилось ощущение полной безысходности, окончательно стихли шутки и весёлые разговоры. Вообще путешественники и путешественницы старались — как можно реже говорить между собой: казалось, что особенно нестерпимая жажда приходила именно в процессе — пусть и короткого — разговора…
«Так, наверное, и сходят с ума!», — с кривой усмешкой предположил одуревший внутренний голос. — Ещё неделядругая этого серого кошмара и всё, ощущение действительности притупится, всё сольётся в единую пелену…. Будет уже совершенно непонятно: где дни, а где — года, где явь, а где — сон…».
Словно подтверждая эти опасения, в полдень с центральной мачты фрегата сорвался и разбился насмерть Егоров крепостной по имени Федосий, молодой, здоровый и широкоплечий мужик. То ли нечаянно сорвался, то ли сам бросился вниз, предварительно распрощавшись с последней надеждой на благополучный исход этого явно затянувшегося плавания…
Поздним вечером Егор с Санькой опять расположились на носу «Александра». Только разговоры о временах грядущих в этот раз както не разговаривались. Они в основном молчали да изредка вскользь целовались, осторожно и нежно касаясь сухих и шершавых губ — такими же сухими и шершавыми губами.
— Саша, а для чего — всё это? — неожиданно спросила жена. — Ну, в смысле, вся наша жизнь? Для чего, вообще, люди живут на белом свете? Почему ты улыбаешься? Я что, оченьочень глупая?
— Умная ты у меня, очень — умная! — серьёзно ответил Егор. — Просто о смысле жизни гораздо приятней рассуждать в более спокойной обстановке. Когда вокруг всё спокойно и благостно, и на душе — в том числе…. Например, когда в камине ласково потрескивает добрый огонь, а в голове приятно шумит от выпитого благородного вина…. Вот тогдато да, о смысле жизни — самое время говорить…
