сидор.
Человек в жилетке вставил пальцы в уши.
– И глухой, – добавил бродяга.
– Ой, ты бедненький! – молодуха прижала ладони к красным щекам. – Ох, ты горемыка! Як же ж жинке- то твоей важко. Чы вона тэж убогонькая?
– Гы! – уже грозно икнул человек в жилетке, снял с веревки пучок шуршащей, как вощеная бумага, руты и принялся внюхиваться в него, будто девица на свидании в поднесенные розы.
– А ну, добродии, хомуты берем! – приставал к людям мордатый бендеровец с пришпиленным к груди обрывком тетрадного листа, на котором от руки было выведено «Хомути. Тел. 62-85». [5]
– Гы, гы, гы! – требовательно затряс веничком руты человек в гуцульской жилетке, и даже бляшки на ремне угрожающе забренькали.
– Сердится, – растолковал бродяжка сопровождения. – Чуешь, зозуля, напиши ему на аркуши, скилькы хочешь за пучок. А то зовсим сказыться.
– Дэ ж я йому бумажку визьму? – дивчина нагнулась под прилавок, чем-то там загромыхала. Причитая, скрылась под прилавком с головой.
Наверху покупатель-немтырь, выудив из кармана гуцульской жилетки огрызок карандаша, нетерпеливо постукивал им по накрытому полиэтиленом ржавому железу торгового стола.
А где-то, по привокзальной площади, в растерзанных чувствах носился гуцул, проспавший жилетку, пояс и половину гривен из кошелька в поезде дальнего следования «Львiв – Борислав – Хруст – Ужгород», в который он подсел на станции Когуты. Гуцул ехал в закарпатский Ужгород на Всегуцульскую Раду, куда теперь придется явиться, считай, раздетым. Гуцул грешил на цыган, потому что цыгане всегда засматривались на его жилетку и широкий пояс с бляшечками, как колорадские жуки на картошку. А еще не случалось такого поезда с самого изобретения паровоза, в котором не ехали бы цыгане...
– Тилькы цифирку намалюй, сколько за пучок грошей бажаешь. Усяких умных слов малюваты нэ трэба, – учил бродяжка из эскорта глухонемого. – Неграмотный вин. Повезло тоби, дивчина. Трошкы скинешь ему с пучка, он у тебя всю траву визьмэ.
– Так вжэ и всю?! – ахнула молодуха, не веря нежданно заклевавшему счастью.
– Гы, – произнес жилеточник, чтобы напомнить болтунам о себе.
Переводчик с немого языка скабрезно подмигнул торговке и игриво осклабился, показав, сколько зубов не хватает во рту:
– Якщо гроши не с кем прогулять, зозуля, только свистни, прилечу, – а далее посерьезнел, – Цэ я його до тебе прывив. Так що з тебя могорыч.
Гуцул же стоял рядом и хлопал глазами, как теленок у титьки.
– Якщо не збрехав, на горилку получишь. Пры громади обицяю, – обвела вокруг рукой молодуха. Тут, конечно, свое взяло извечное женское любопытство: – А на що убогому стилькы руты?
– Столько? – надулся от гордости бродяжка сопровождения. – Бачыла б ты, зозуля, сколько мы вже накупили! Третий рынок объезжаем. Скупаем мешками. Його фургон пид завязку напхалы.
Легковой «Москвич» с обтянутым брезентом кузовом, дожидался седоков возле входа на рынок. А где-то в прогретой апрельским солнцем канаве, в сотне метров от авторассы пропускал важные события накушавшийся горилки с клофелином исконный хозяин фургона Микола Болонюк.
– Мабуть, внушили убогому, що трава его выликуе, – вслух строила догадки торговка, выводя на газетном клочке стоимость пучка червоной руты. – Якыйсь знахарь нашептал, що писля бани на травах неборака почнэ балакаты та почуе пташок, коровок, жинку свою.
– Запросто, – согласился с молодой женщиной помощник глухонемого. – Село, воно и е село. Уси сэляны трошкы прыдуркувати.
– Може, цэй дурень у меня отводник для газопровода прыдбае? – полез к переводчику с мугыканья сосед молодухи, торговавший предметами, похожими на оборудование для алхимической лаборатории.
Если б кому стало интересено заглянуть в глаза гуцула, то он обнаружил бы, как те полыхнули злобой. Будто костер, в который плеснули бензин.
– Попробуй тилькы перебей в мэнэ торговлю, – молодуха оторвалась от рисования цифры, чтоб показать соседу вполне увесистый кулак. – Я твоей жинке зразу розповим, як ты тут меня каждый день обхаживаешь, какие соблазны обицяешь.
– Яки? – вырвалось у помощника глухонемого.
«Рушныки, розшыти рушныки з лэлэками!», «Картопля нэ билоруська, витчизняна, незалэжна!», 'Гэй, пановэ, що просышь за свое порося? Скилькы? А щоб тэбэ гэпнуло об Говерлу! [6] Да я за таки карбованци трех поросят куплю!' – надрывался рынок. А где-то в этом же городе клофелинщица Ганка, пересчитывала гроши, вырученные от продажи ампулы клофелина, любовалась красивенькими бумажками под названием «хевро» и прикидывала в уме, сколько это выйдет в пересчете на гривны.
Женская цифра не устроила немого, и он, страстно гыгыкая, накарябал свою вдвое меньше. Началась базарная рутина, без которой не обходится купля-продажа не только на жарком Востоке, но и на Западной Украине. Правда, у первых это многовековая традиция, неприлично на Востоке не поторговаться, неуважение окажешь. У вторых же человек, который сорит грошами, то есть выкладывает сколько попросят, не может не вызвать законных подозрений. Пепел далеко не все понимал из разговоров на украинской мове. Но нехорошие слова в свой «глухонемой» адрес почему-то распознавал без труда. Пепел еле сдерживался, выкидуха жгла кожу сквозь подкладку брюк.
Но никак иначе у Пепла не получилось бы исполнить задуманное, кроме как играя под глухонемого. Безопасней, наверное, пройти по палестинским землям, распевая песни на иврите, чем на Западной Украине заговорить на мове москалей.
...А в кармане брюк Пепла лежал большой, «беременный», коробок из-под хозяйственных спичек, плотно набитый предусмотрительно приобретенной во Львове анашой...
«Запорожские» усы – единственное, чем замаскировал себя Пепел. Хотя шанс, что ориентировки по его внешности Лопес успел рассовать по границам, был более чем велик. Но вряд ли погранцам придет в голову сличать с фотками человека, который не просто сам явился пред их светлы очи, а к тому же навязывается на общение, да еще так навязывается, что гонишь – не уходит. Охотничий инстинкт включается, когда жертва убегает, прячется, боится, или, по крайней мере, старается вести себя предельно неброским образом.
Ну, еще разве Пепел замаскировал себя клеенчатой сумкой, которая разумно врисовывалась в образ. А образ был такой: дешевый челнок, который придумал чуток заработать на продаже игральных карт скучающим погранцам.
Пепел предполагал, что на конкретно этом КПП может быть непопулярна игра в карты. Но чего уж не могло не быть, так это служебной тоски. А красиво сыграть на тоске песню вроде опытного акына со своей одной струной, – это, граждане начальники, что называется, дело техники.
Капитан пограничных войск Украины Крыщук услышал смех в родной курилке под «грибком» с облупившимися и загнутыми на краях железными листами. Подойдя, начальник украинской дежурной смены обнаружил помимо подчиненных хлопчика средних лет, который развлекал перекурщиков карточными фокусами: перекидывал колоду из ладони в ладонь, угадывал карту, вытаскивал карты из карманов зрителей и собственного уха. В ногах хлопчика стояла расстегнутая полосатая сумка, бока которой распирали бумажные упаковки по двенадцать карточных колод в каждой.
Когда ребята, почувствовав себя с приходом начальства неуютно, побрели на рабочие места, Крыщук как-то незаметно разговорился с фокусником, потом опять же незаметно для себя согласился разок перекинуться в буру на интерес, потом сыграли кон по гривне, а потом капитана Крыщука будто шмель ужалил...
Нет, дежурного не выгнал из курилки срочный вызов с КПП. Пепел спецом выбрал такой отдаленный от большегрузных трасс малопропускной пункт и заявился под вечер, чтобы ничто не отвлекало людей от игры.
