запрыгнут в машины, пока заведутся, а еще учитывая сильное движение центра города... до следующей остановки не нагонят.
– Prosim, kupovati jizdne, pan (Пожалуйста заплатите за проезд, пан), – над Пеплом завис кондуктор в салатно-зеленом жилете на липучках.
Сергей сунул руку во внутренний пиджачный карман, вытащил дистрофической толщины пачку уцелевших после всех трат денег. Не глядя на кондуктора, а глядя в окна, сунул ему самую мелкую свою бумажку в десять «евро».
– Nemate jinou? Mam zde koruni?[25] – с отработанной суровостью произнес кондуктор, возвращая европейский «червонец».
Проворный пражский трамвай огибал какую-то площадь, явно крутую в историческом смысле. Тут тебе и часовня, вся в скульптурах святых мучеников, и строгое здание дворцового типа, из тех, которые любят захватывать под свои нужды депутаты и чиновники, и по центру – памятник рыцарю на коне. На площади, конечно, остановки нет. Наверное, по ту сторону, когда вырулим на новую улицу...
– Muzete vimeniti cizi penizi! Mam zde koruni?[26] – занудно гнул свое пан кондуктор.
– Ноу кроны, нихт шиссен... вернее просто «нихт», или даже «найн». Йок кроны, поиздержался, – уделил ему некоторое внимание Пепел, отмахнувшись от «чирика». – Бери себе. Сдачи не надо.
– Пан русский?! – почему-то изумился трамвайный человек, словно в Чехии есть такой закон, что русским в трамвай нельзя.
А вот этого Сергей не учел! Не кондуктора, конечно, а то, что его противник готов и настроен предельно серьезно. Трамвай догоняли три машины, идущие сквозь автомобильный поток с включенными мигалками. Законопослушные чехи безропотно, гады, уступали дорогу.
Сергей мог бы, наверное, что-то сочинить, пока не догнали. Но догнали в два счета. Лопесовцы решились на еще один маневр. Он не стали огибать площадь, они проехали по прямой, по газону, разбитому перед конным памятником.
Три «ауди» шли теперь параллельным курсом, выстровшись одна за другой напротив трамвайных дверей и сбавив скорость до трамвайной. Из первой машины высунулась рука с бумажкой, запаянной в пластик, которая должна была навести на мысль об удостоверении. Замахали, приказывая остановиться.
– Prosim, kupovati jizdne koruny[27], – кондуктор клещом вцепися в руку, когда Сергей попытался оттеснить его и пройти в салон.
Трамвай начал тормозить. И уже на ходу водитель зачем-то открыл все двери. Сергей отпихнул кондуктора, бросился в салон и с разбега ногой попробовал вышибить окно, на котором заметил значок аварийного выхода. Стекло устояло.
С воплем из одной протяжной ноты на плечи навалился кондуктор. Пепел развернулся и отшвырнул идиота, заставив того завалиться на колени какой-то пассажирке, скомкал и сунул в рот почтовую квитанцию.
Трамвай уже еле катился. Не дожидаясь, пока он встанет, из открытых дверей «ауди» в салон запрыгивали песледователи. Пока Сергей глотал, скребя горло сухой бумажкой, его рука Сергея нырнула за выкидухой. Мне, ребята, терять нечего. Что в трамвае полечь, что у Лопеса на ранчо...
Ох! Этакой подлости, пожалуй, Сергей не ждал. Кондуктор, больше некому... От удара по яйцам Сергея согнуло, он потерял мгновение, рука так и не вылетела из кармана, нажимая на кнопку выброса лезвия. Потерянного мгновения оказалось достаточно, чтобы подлетел знакомый лопесовский боец и огрел Сергея по шее рукоятью пистолета.
Истошно, как в фильмах ужасов, завизжала чешка. Пепел повалился на пол, теряя сознание. Последнее, что он увидел – почему-то шприц, из иглы которого брызнула прозрачная голубоватая струйка...
Глава пятая. 21 апреля 2002 года. Затяжной прыжок.
Но сурово брови мы насупим,
Если враг захочет нас сломать.
Как невесту Родину мы любим,
Бережем, как ласковую мать.
Стихи В. Лебедева-Кумача, музыка И. Дунаевского.
...Молоточками стучат вагонные колеса? Ему мерещится, или позвякивает в стакане ложка? Пепел открыл глаза. Действительно, купе. Куда же он едет? Ничего не вспомнить. Над ним склонилось лицо. Чертовки знакомое. Но откуда? Аккуратные усики...
– С добрым утром, земляк! Сколько ты всего интересного проспал, братан!
Говорили по-русски, и отчего-то это не желало никак вязаться со смутными воспоминаниями, которые клубились в голове, призрачные в густом тумане. Пепел обнаружил, что заботливо накрыт тонким одеялом. И... что-то неладное творится с руками. Еще раньше, чем пошевелил ими, понял «что творится». Его запястья перехвачены наручниками. Вот вам и «здрасьте»...
А память помаленьку начинала раскачиваться запущенным маятником, выводя картинки последних часов, минут, секунд перед провалом...
Человек с усиками продолжил зудеть на языке родных осин:
– Нам из-за тебя пришлось поработать грузчиками, а за это дополнительно не заплатят. Ты никак не соглашался продирать глаза, когда настала пора пересаживаться в поезд. Хотел, чтобы тебя на руках несли. Что ж, не скрою, несли на руках, как китайского мандарина.
Слушая этот вздор, Пепел боролся с дурнотой. Голова трещит, слабость в теле, как после недельного запоя.
– И куда едем... б р а т а н? – все-таки сумел выдавить из себя Пепел.
– Несемся на всех порах в направлении Берлина, землячок, – охотно ответил усатый.
И Пепел вспомил его. Один из тех, кто бегал по кабаку «У калиха».
– Вот в следующий раз проснешься, а мы уже к Германии подъезжаем. Сейчас сходим в туалет и снова баиньки. Не знаю, как тебе, а нам очень понравилось, как ты спал. Никого не трогал, гранаты не бросал. Поэтому мы тебе снова сделаем укольчик, чтоб уж в Германии проснулся, не раньше.
Пепла подняли. Этот русский и еще какой-то коренастый тип. Его конвоируют только двое? Или двое с ним в купе, но весь вагон набит лопесовцами?
– Только ты не просись слишком часто, хорошо? – продолжал кривляться русскоязычный лопесовец. – Обувайся в тапочки.
На постеленном в купе коврике стояли его, Сергея, туфли. Пепел сунул в них босые ноги. Коренастый отодвинул дверь, вышел из купе, повернулся. Русскоязычный шел сзади и подталкивал в спину рукой. В тесноте, с наручниками, пол раскачивается, Сергей сам очень удивился, как гладко ему повезло вытащить у конвоиров мобильники и попрятать по собственным карманам. Вышло это само собой, машинально.
«Похоже, – отметил, осмотревшись в коридоре, Пепел, – обыкновенный поезд, люди у окон стоят, на меня таращатся, кто испуганно, кто удивленно».
Один спереди, другой сзади – его повели по коридору. Вели недолго. Купе было ближайшее к туалету. Толкнули внутрь. Коренастый («А я его среди „пражских соловьев“ не припоминаю, может быть, в машине сидел») не давал туалетной двери закрыться, приглядывал за оправкой заключенного. 'Черт побери, – поймал себя на мысли Пепел, – что ж это они хозяйничают, будто выкупили весь поезд!.. Хотя весь не весь, а бабок, наверняка, отвалили. Да и с ксивами у них, понятно, порядок. Небось, под Интерпол работают, а я типа преступник, которого конвоируют на родину. Блин, а голова какая плохая! Проклятая химия. Что ж они мне вкололи?
И тут Пепела прошиб пот – сейчас ему будут колоть эту дрянь снова. Проснется, они сказали, уже в Германии! Твою мать...
И от плавающей в крови химии, и от навалившейся безнадеги Пепела швырнуло на стену коридора, когда он вышел из туалета. Сергей едва удержался на ногах.
– Э, да ты еле стоишь, братуха, – прочмокал губами, изображая слащавое сочувствие, русский лопесовец. – Спать, спать. Сон – лучшее лекарство.
Каждый из каких-то семи-десяти шагов до купе, переводил отчаяние Пепела в злость. Русский раскрыл
