расставленных прожекторов веером накрыли поле – идеальная ловушка. Только вокруг надгробиями торчащих слоновьих черепов оставались непроглядно-черные проплешины, в одной из которых затаился и Сергей, не зная в какую сторону нацелить ствол ружья. Но прочесать поле займет не больше двадцати минут. Финита ля комедия...
Витась не скучал по ромашкам. Ветка какого-то куста скребла ему затылок, а он вспоминал Бажену. Ее смуглую упругую кожу, ее непроглядные цыганские глаза, ресницы, щекотавшие ему грудь при страстных поцелуях. И посланные в спину Баженой проклятия. И ведь было в моравке что-то, буквально на месте приворожившее годика два тому назад нанявшегося на ферму батраком белоруса. И за ее прощальными проклятиями Витась чувствовал реальную цыганскую угрозу. Зря Бажена с ним так простилась.
А совсем рядом, на дереве, засел часовой, который не заметил белоруса и негритянку только потому, что тропические ночи черней угля, и двое дожидающихся Пепла с разведки соратников если и рисковали о чем-либо перебрасываться словом, то исключительно на языке диверсантов и глухонемых – жестами, и тщательно следя, чтоб не задеть какую-нибудь ветку.
А впереди, за широким полем, лежал палаточный лагерь с крайне недружелюбно настроенными к Витасю обитателями, и что-то зудело внутри, дескать будет чудом, если пророчества моравки не сбудутся, и Витась выберется из Африки живым. И где-то посреди этого усыпанного слоновьими костями поля прятался Сергей.
Их явно здесь поджидали, потому что вдруг лагерь погрузился во тьму, но осветилось все поле. Несколько мощных прожекторов ударили светом прямо в глаза Витасю, и парень на несколько секунд ослеп. А еще всполошенные команды по всему лагерю, так и подзуживающие белорусским зайчиком сигануть прочь отсюда и мчаться, мчаться, мчаться не разбирая дороги до самых египетских пирамид. Может быть потому, что рядом находилась не запищавшая от испуга негритянка, а может быть крепости нервов хватило, но Витась усилием воли расплавил по жилам студеный лед страха и пригвоздился к месту. И даже не пикнул, когда какая-то жужжащая дрянь из мира насекомых уселась ему на щеку и разом высосала грамм пятьдесят крови.
А потом Витась разглядел, как в их сторону, рассредоточившись, сторожко крадутся трое душегубов с винчестерами на перевес, но рядом была негритянка и она сумела на пальцах объяснить, что рыпаться не стоит, если пронесет, так пронесет, если нет... В ночных джунглях искать убежище еще неразумней.
Троица приостановилась метрах в пятидесяти от подлеска, и услышав от дежурящего на дереве дозорного, что он жив, ничего подозрительного не усек, только кончились сигареты, повернула обратно. И лишь тогда, превратившаяся в мертвую корягу, негритянская принцесса ожила и показала жестом Витасю, что собирается его покинуть.
– Ты куда? – прижав губы к ее уху, почти беззвучно выдохнул белорус.
– Я дам ему прикурить, – жемчужные зубы блеснули в улыбке, так ярко, что Витась даже испугался. Будто блеск может их выдать.
– Скажи на прощанье, как тебя зовут? – почему-то только сейчас поинтересовался белорус.
– Бана, – был ответ, и черная женщина беззвучно скользнула прочь.
'Не хватает внутри слога «же», – хотел шепнуть Витась, но уже не кому было шептать. Бана исчезла. Он стал озираться, пытаясь угадывать сквозь в упор бьющий по глазам свет прожекторов, где настоящие изгибы веток, а где маскирующееся среди этих изгибов тело Баны. Впрочем ни черта разглядеть не мог. А вот дежурящий на дереве человек, особенно поджаренный лучами прожекторов, был теперь, как на ладони. И Витась признал в нем того самого юнца, который чуть не накрыл их в заброшенном доме.
Паренек тоже то и дело смахивал вызванную ураганным пучком света слезу и слепо мигал. И вдруг увидел устремившуюся поверх ближайшей ветки прямо ему в лицо черную змею. Паренек отшатнулся и почкой нарвался на нож Баны. А рука девушки, которую он принял за змею, зажала юнцу рот, и не выпустила на волю предсмертный вскрик. Длинноствольный револьвер сломанным сучком хрустнул вниз под нос Витасю.
И когда мертвое тело обвисло, у Баны хватило сил, удержать способный выдать ее шумом падения груз, пока не иссякнет жизнь. Мягко опустить его и перевалить через толстую ветку. Будто вывесила на просушку выстиранный комбинезон.
Она подождала пару секунд, дав успокоится дыханию, а потом хитрым образом, как учил отец, засунула указательный и большой пальцы обеих рук в рот и издала утробный, но далеко разлетевшийся в ночи звук. Потом, еще раз отдышавшись, повторила...
Сэм, Паркинсон и Элай должны были сторожить собирающих бивни негров, и при этом Хьюго запрещал пропустить даже каплю виски. Два дня назад Ларри даже расквасил нос Тому Фергиссону, за то, что тот прихватил с собой на вахту – прогулки по периметру – фляжку. Однако, Элай не был бы Элаем, если бы не припрятал фляжку в сапоге. Но только, озираясь на освещенный лагерь, Элай пригласил ребят стать его соучастниками, как началась тревога. И фляжка осталась зажатой и забытой в кулаке.
Они были слишком далеко, и в случае тревоги им полагалось выстроить негров цепью и положить в траву «отдыхать». Если же тревога не окажется ложной, и подобравшийся к лагерю загадочный «Пепьель» обнаружит себя стрельбой, полагалось погнать негров цепью на него, чтобы отвлечь внимание. Впрочем, это была шестая тревога за две ночи, и никто уже особо не верил, что какому-то русскому беглому преступнику понадобится рыскать в богом забытых джунглях. А если какой-то богатый дядя-мачо готов платить за подобное сафари, честь ему и хвала.
– Я на месте этого русского медведя прямиком бы отправился в Кейптаун, а далее на побережье и поискал бы счастья среди черных алмазоискателей, – сплюнув слюну, выразил общее мнение Элай, пнул распростертого негра, чтоб тот подвинулся, и достал из сапога фляжку, – Ну, кто не боится схлопотать по роже от Хьюго? – редкие и крупные, вроде лошадиных, зубы Элая оскалились в заговорщицкой улыбке. Да и сама его сухопарая фигура изогнулась, готовая затрястись в беззвучном смехе.
И тут над полем разнесся очень неприятный утробный звук. И негры, будто того и ждали, сусликами повскакивали из травы, испуганно озираясь, и что-то лопоча по своему.
– Лежать! – зарычал Элай и попытался ударом сапога свалить ближайшего. Но черномазый проворно отпрыгнул, а странный пугающий звук повторился. И опять негры принялись возбужденно лопотать по своему.
– Они кричат, что слоны идут умирать в долину! – вдруг завопил Паркинсон, единственный, кое-как разбирающийся в местном наречье, – Надо бежать, иначе слоны всех растопчут! – его покрытые коркой после недавней лихорадки губы захлопали, нервно ловя воздух. И вообще он стал очень похож на охотящуюся на комаров жаббу.
– Заткнись, паникер, или Хьюго свернет тебе челюсть! – вспыхнул Сэм.
– Зато я останусь живой! – взвизгнул Паркинсон и неожиданно для напарников кинулся к лагерю, – Спасайтесь! Слоны идут умирать в Долину Смерти!
– Да плюнь ты на этого идиота! – прошипел Элай, отшвыривая мешающую фляжку, – Держи ниггеров, разбегаются!
Правильное решение опоздало, краем задеваемые вспыхнувшими лучами прожекторов спины негров мелькали уже метрах в двадцати, причем аборигены бросились в рассыпную, и гоняться за каждым было бессмысленно. Взбесившийся Элай пустил им вслед несколько пуль, кого-то задел. Но в лагере стрельбу Элая поняли неправильно, а тут еще запаниковавший Паркинсон со всех ног бежал на свет прожекторов и вопил что-то про смерть, кто-то понял не так, и первая же пуля вышибла Сэму глаз...
А сидевший в палатке у движка и изредка переворачивающий страницы Библии запачканными мазутом пальцами старый негр совершенно не поверил, в то, что в долину смерти идут умирать слоны. Негра звали Джинга, и он был достаточно умным, чтобы получше прислушаться, когда звук повториться. Нет, это был не трубящий хобот, Джинга аккуратно заложил библию спичкой, и отложил на столик. На столике лежала пачка сигарет и стоял стакан с молоком, накрытый салфеткой. Прикасаться к этим вещам Джинге запрещалось пол страхом смертной казни. Стула не было, негру не позволялось сидеть. Но кроме движка и столика в палатке находилось несколько канистр с авиационным керосином ТС-1, и хотя это тоже категорически запрещалось, Джинга иногда рисковал примоститься на краешек одной из них. А еще у Джинги было вдосталь гаечных ключей и прочих инструментов, и даже ладная кувалда.
Нет, Джинга узнал звук, потому что сам обучал ему, Джинга взял в руки кувалду и со всего маху обрушил тяжелое железо на движок. Машинка заткнулась, и тут же снаружи завопили гораздо громче,
