похудела и побледнела; лицо ее, прежде веселое и беззаботное, теперь стало задумчиво. Услышав шаги на лестнице, она приподнялась, думая встретить Карла Иваныча, и очень удивилась, когда перед ней очутился горбун.
С приветливой улыбкой развязно подошел он к руке Полиньки.
— Извините, не обеспокоил ли я вас?
— Ничего-с, сделайте одолжение… Не угодно ли садиться?
Она подвинула стул. Борис Антоныч тотчас же воспользовался им. Сидя, он казался еще меньше; горб его стал заметнее, ноги не доставали до полу. Но он ловко уселся и начал так:
— Як вам, Палагея Ивановна, с маленькой просьбой…
— Очень приятно, — перебила Полинька, успокоенная развязным видом горбуна. — Что вам угодно?
— Если вы только не заняты, я вас попрошу сшить мне халат… из тармаламы; я, знаете, люблю хорошие вещи.
Полинька покраснела и замялась.
— Извините меня… я никогда не шила халатов: слишком велика работа… у меня места мало.
— Мой халат немного места займет, — заметил горбун с тихим, добродушным смехом.
Он смеялся на собственный счет.
— Все равно… да я никогда не шила!
— Что делать, что делать! Не шили, так и толковать нечего… Вот еще я хотел было просить вас обрубить мне платочки и меточку кстати положить, — говорил горбун, вынимая из кармана сверток. — Я, знаете, человек холостой, одинокий, судьба невзлюбила меня и обрекла…
Он не договорил и тяжело вздохнул. Лицо его омрачилось. Полинька была расположена к участию и теперь, больше чем когда-нибудь, сочувствовала всякому горю, особенно одиночеству. Ей живо представилось положение человека, лишенного возможности нравиться женщине, обреченного вечному одиночеству.
— Извольте, — ласково сказала она, принимая платки. — Платки я могу обрубить. Завтра же будут готовы.
— Вы сами изволите занести работу? — равнодушно спросил горбун.
— Я? нет-с! Я никогда своей работы не отношу.
— Как же? неужели все к вам ходят за нею? — с язвительной усмешкой спросил горбун. А,
— Нет, я мужчинам не отношу сама, — быстро отвечала смущенная Полинька.
— А, а, а! так вы боитесь ко мне… хе, хе, хе!
И горбун с наслаждением любовался вспыхнувшим лицом Полиньки.
— Как можно! — возразила она обиженным тоном.
— Как же вы всем сами относите работу, а мне не хотите…
— Я никогда не шила мужчинам… впрочем, я вам пришлю.
— Нет, не надо, — с испугом сказал горбун. — Не беспокойтесь, — продолжал он спокойнее. — Я лучше сам зайду, если только вы позволите.
Он встал со стула, поклонился и снова сел.
— Очень хорошо-с; они завтра будут готовы.
— Не спешите: я подожду, вот мне халат нужнее был: дело немолодое, согреться иногда хочется… хе, хе, хе!.. Полинька готовилась оправдаться, но горбун легким наклонением головы дал ей знать, что совершенно покоряется невозможности, и круто спросил:
— Вы одни изволите жить?
— Одна-с, — отвечала Полинька, обрадовавшись перемене разговора.
— Что изволите платить?
— Двадцать рублей.
— С дровами?
— С дровами.
— Дорого-с, — положительно сказал горбун, осматривая комнату. — А хозяйка хорошая? знаете, иногда потому платишь дороже.
— Да… — отвечала Полинька, не спеша похвалить свою хозяйку.
— Впрочем, знаете, оно, с одной стороны, и недорого, — заметил горбун, продолжая рассматривать комнату. — Жильцов, кроме вас, нет?
— Нет, я одна. Ах, да! еще внизу башмачник живет.
— Непьющий?
— О, как можно! — с живостью возразила Полинька и покраснела, спохватившись, что горбун совсем не знал Карла Иваныча.
Горбун нахмурил брови и пристально посмотрел на нее.
— Вы, может быть, знакомы с ним? — спросил он.
— Да, я его очень давно знаю! — свободно отвечала Полинька.
— Хорошо, что так, а то, знаете, мастеровой народ такой грубый… ругается, дерется.
— Нет…
— Я понимаю, — перебил горбун, — что если он человек хороший, так не станет буйствовать. А то, к слову, я знавал, уж правда давненько, одну старушку, которая жила на квартире, вот как и вы. Раз ночью слышит она, копошится что-то близехонько; повернула голову, глядь — у кровати стоит мужик с огромным ножом и смотрит на нее. Старушка вскрикнула; он зажал ей рот и поднес нож к самому горлу, да и говорит: «Ну, старуха, скорей говори, где у тебя спрятаны деньги?» Она молчит; он опять: «Говори, а не то молись…» и занес нож.
— Ах! — вскрикнула Полинька.
— Он занес нож, а старуха хоть бы пикнула, и даже не шевельнулась…
— Верно, умерла? — торопливо спросила Полинька.
— Позвольте… Как хотите, но когда нож у горла, какой человек не закричит! Даже и мужику показалось чудно, что старуха молчит; нагнулся к ней: она не дышит.
— А как он забрался к ней? верно, она жила внизу?
— Нет, во втором, как и вы.
— Впрочем, я тоже невысоко живу, — сказала Полинька и невольно измерила расстояние.
Горбун продолжал:
— Утром хозяйка постучалась к старушке: не подает голосу. Ей стало страшно, думает человек старый, долго ли до беды? сегодня на ногах, а завтра на столе! Вот она кинулась за доктором, за полицией… Сломали дверь: старуха лежит без языка, глаза налились кровью, — и все на дверь смотрит. Так она пролежала двои сутки. Все стонет, на дверь указывает; слезы так и катятся по желтому лицу. Жаль ее стало доктору! — Надо, — говорит, — посмотреть, чего ей хочется, — и пошел к двери. Старушка чуть не соскочила с кровати, замычала, как зверь, и начала биться. Доктор спросил: — Кто живет за дверью? — «Сапожник, батюшка!» — отвечала хозяйка. — Смирный ли человек? — «Очень, батюшка; около масляницы год будет, как живет, — никаких кляузов нет за ним». Доктор подумал, подумал, да и велел привести сапожника. Долго ждали его, наконец пришел. Доктор сел у кровати больной и позвал сапожника; тот не подходит; доктор прикрикнул: нечего делать, подошел, только все стыдится, точно ребенок. Доктор перевернул старушку, чтобы она могла видеть сапожника. Увидела — да как затрясется, замычит, забьется, — просто со страху все вздрогнули! Сапожник побледнел, покачнулся. Доктор ударил его по плечу, да и сказал: «Душегубец!..» Сапожник так и присел и завыл: «Виноват! окаянный попутал меня, грешного. Всего беленькую ассигнацию нашел!» — Да что тебе за охота пришла красть? — спросил доктор. «А, — говорит, — и сам не знаю; услышал как-то от хозяйки, что старуха деньги копит, меня и начало мучить: украдь да украдь! Так вот, покою ни днем ни ночью нет, работа не спорится. Я, — говорит, — ночи напролет простаивал у дверей: все слушал, спит она или нет. А в одну ночь так, — говорит, — пришло тяжело, словно кто душит; я, — говорит, — и решился, нож взял только постращать…» Все рассказал сапожник у кровати старушки, а старушка тут же богу душу отдала.
— Как страшно! — сказала Полинька. Лицо ее было угрюмо, брови нахмурены.
— Да-с, не всегда хорошо иметь жильца, — заметил горбун, довольный впечатлением, которое
