– Нет, лучше ко мне. Хотя там сейчас… Давай на Красноярскую. Нет, тоже вцепятся. Давай к Жорке. Хотя это сука. А ночью можно?
И просит боевое орудие для сопровождения и при нем – двух солдат.
И вот такой конец:
– Мне до вокзала. Там – на платформу, сам охраняю, и – на Север.
– Ты же здесь живешь.
– Теперь я уже не смогу. Не дадут. Плохо – живи. А хорошо… Не дадут».
В 1974 году, когда я продолжала работать в Отделе рукописей Библиотеки им. Ленина, Министерство культуры задумало туристскую поездку работников культуры (куда относились и библиотекари) в ГДР – то есть в «социалистическую» часть Германии. У меня не было никакого желания ехать в эту страну и любоваться на Берлинскую стену. Но имелось одно обстоятельство непреоборимой силы. Мой муж А. П. Чудаков был высоким человеком со спортивной фигурой. Такое сочетание советскими швейными фабриками в расчет не принималось. Если у тебя рост 1 метр 88 см – вот тебе брюки на толстяка. Его брюки пришли в упадок, купить новые в пределах СССР было
25. Про дружбу
…Обходились, как говорится, подручными средствами – обыкновенным граненым стаканом, который хранили в дупле старого дерева, или картонными стаканчиками разового пользования. Такой можно в любом мусорном ящике найти. Мы – народ не гордый. Только вот с закуской плоховато было. Это обстоятельство и подсказало нашему Лехе-Патриоту тост: «За дружбу!» Опять же объяснять надо. «Дружба» – это сырок плавленый. Он дольше всех продуктов на прилавках продержался в эпоху развитого социализма. Правильно я говорю? Так называлась эпоха? Мясо пропало, масло, рыба… Полки пустые во всех магазинах. Москва и Ленинград – не в счет. Там для иностранцев на витринах показуху устраивали. А плавленый сырок «Дружба» лежит, как ни в чем не бывало. Даже в сельских буфетах. И цена ему была копеек 15–20. Точно не помню. Чем не жизнь? Закуска первоклассная. Лежит он, бедняга, под стеклом и в ус не дует. Маленький такой, на ладони умещается. Начинаешь снимать с него фольгу блестящую, а там – зеленая плесень, покрытая в свою очередь беленьким нежным пушком. Значит, все сроки хранения этого продукта прошли сотни раз. Смелые люди, такие, как наш Леха, утверждали, что плесень полезна для здоровья потому, что это – не что иное, как лекарство пенициллин. Так сказать, в натуральном виде. Точно! Ни одного смертельного случая по этой причине в нашей многомиллионной стране отмечено не было. Каждый сырок разрезали на пять или на десять кусочков в зависимости от числа участников торжества. Или скажем точнее – пиршества. Так было. А теперь? Полки в магазинах ломятся от различных колбас и сыров, но нашего сорта и в помине нет»
26. Владимир Маяковский и Михаил Булгаков о дефиците и о свободе торговли
Дефицит в России начался сразу после революционных событий 1917 года и десятилетие спустя красочно описан Маяковским в поэме «Хорошо!». Там тяжелые дни Гражданской войны – в противопоставлении дню сегодняшнему, когда стало «хорошо»:
(Маяковский очень правильно связал то и другое. Эти слова – «есть революция, а нету масла» – могли бы стать эпиграфом к книге Я. Корнай «Дефицит».)
Ну, конечно, ученым выписывает «мандат» (здесь – пропуск, талон) на получение пищи народный комиссар просвещения Луначарский.
То есть продукты в эти годы выдаются не за деньги, а по талонам. И не то, что просят, а – бери, что дают!
Вот комиссар, ведающий раздачей пищи, читает «мандат Луначарского»:
На следующих страницах – запоминающиеся строки:
И к десятилетию Октября картина полностью меняется. Описываются уличные витрины («окна») магазинов, заполненные товарами:
Продукты в магазинах – результат нескольких лет НЭПа: объявленной Лениным в 1921 году
Одним из таких очевидцев стал Михаил Булгаков, въехавший в Москву из Киева в конце сентября 1921 года – без денег, без каких-либо вещей и без литературного имени. Имя-то у него могло бы быть – если бы ему не приходилось скрывать начало своей литературной деятельности. Дело в том, что оно пришлось аккурат на разгар Гражданской войны, – а он, как и его младшие братья, участвовал в ней на стороне белых.
Но речь сейчас не о его биографии – мы используем его свидетельства очевидца.
На деньги в тогдашней донэповской Москве купить ничего было нельзя. А «мандатов» Булгакова не заимел. Для получения их следовало поступить на советскую службу, да еще как-то доказать, что ты не
…Так и говорили тогда про людей – «он из
Через полтора года, в апреле 1923-го, Булгаков напишет очерк о Москве этих полутора лет – «Сорок сороков» (считалось, что в Москве было «сорок сороков» церквей; в 30-е и последующие годы советская власть разрушила значительную их часть):
«Теперь, когда все откормились жирами и фосфором, поэты начинают писать о том, что это были героические времена. Категорически заявляю, что я не герой. У меня нет этого в натуре…»
Михаил Булгаков писал свой очерк прямо с натуры – это Москва зимой и весной 1922 года.
Напоминаю, что основы НЭПа (главное – свобода торговли) были законодательно закреплены
Я человек обыкновенный, рожденный ползать, – и, ползая по Москве, я чуть не умер с голоду. Никто кормить меня не желал. Все буржуи заперлись на дверные цепочки и через щель высовывали липовые мандаты и удостоверения…
