немцы. И черные глазницы ее мертвых окон мне до сих пор напоминают выколотые глаза. Тогда казалось, они могут выколоть их всему миру, ослепить весь свет. А прогремела Москва — я вздохнул с облегчением. Нет, глаза миру выколоть невозможно!
Через несколько дней Крамин и Ярош уехали на Эльбу. Как и в Париже, здесь полно американцев. Раскрашенные и декольтированные кокотки с открытым вызовом любой нравственности, пьяные и шумные офицеры, азартные споры и бесконечные тосты — все то же. Только очень много и цивильных мужчин, тоже пьяных и тоже с женщинами.
— Разве этих спасали мы от фашистских изуверов? — глядя на разгульную публику, возмущался Ярош. — Ради них не сделал бы и выстрела.
Нет, Крамин думал иначе:
— Их мир погряз в тине, и его нужно вытаскивать из крови и грязи. Должно же быть все по-другому!
— Они все равно не поймут нашего подвига.
— Придет время — поймут, — возразил Крамин. — Без нас они стали бы пеплом в лагерях смерти, заживо сгнили бы в фашистской неволе. Кроме нас, некому бороться, и своей борьбой, какой бы ни была она, мы и их вытаскивали из грязи. Если ты человек, настоящий человек, ты не можешь стоять сложа руки, не можешь валяться в грязной луже, заниматься наживой. Нет, будешь бороться!
За несколько недель пребывания в газете Максим Якорев объездил чуть не весь фронт. В редакции он не засиживался. Сколько же их, рядовых тружеников войны, людей смелых и отважных, давно уже ставших гордостью и славой своих полков и дивизий! Он видел их в бою и на марше, в окопах и на отдыхе — везде и всюду. Это были люди всех профессий и званий, молодые и старые, суровые и добродушные, шумные и тихие — всех характеров и темпераментов, и о каждом из них у него было что сказать в статьях и очерках.
Ему не сиделось на месте: тянуло в войска, естественно, и в свою дивизию, с которой столько пройдено в эту войну. Как там воюют его друзья-товарищи? Березин хвалит его выступления в печати. Письма Оли тревожны. Раны заживают медленно, и ее почему-то особенно беспокоят опасности, с какими встречается он, Максим. Вот чудачка! Как бы выбрать время и хоть на часок заскочить к ней в госпиталь? Что ж, многое зависит от того, что скажет ему сегодня редактор. Но едва Максим переступил порог его кабинета, как понял, задача будет необычная. Полковник молча уставился на молодого газетчика, словно ожидая от него ответа на какой-то еще невысказанный вопрос. Максим даже смутился. Уж не допустил ли он серьезной оплошности?
Усадив Якорева за стол, редактор начал не спеша прояснять суть дела. Максим направляется на Эльбу, где предстоит встреча советских и американских войск.
Задание редакции было необычным, и он долго не мог опомниться. Подумать только, нужно сегодня же ехать на Эльбу!
Быстро собрался в путь и помчался в Торгау.
Всю дорогу обдумывал план действий. На что обратить внимание, с кем встретиться? Искал точные свежие слова, оттачивал мысль.
Но вот и Эльба! Она разделяет две армии и сближает их до дружеских объятий, до заздравного тоста. Апрельский день удивительно хорош. Американские солдаты, преодолевшие Атлантику и Ламанш, пришедшие сюда через всю Францию и Германию, добродушны, задорны, просты. Встрече радуются непосредственно, от всего сердца.
Немецкий город Торгау на левом берегу Эльбы сильно разрушен. На правом — солдаты Первого Украинского фронта. Вместе с ними Максим сражался за Днепр, за Корсунь, за Киев. Они двинулись потом на Запад, а дивизия Виногорова, в которой служил Максим, повернула на юг, в Румынию, Венгрию, Чехословакию.
И вот встреча.
Штаб Конева ожидал гостей с того берега, где тоже кипела подготовка к знаменательному событию.
Кавалькаду американских генералов и офицеров, за которыми следовали корреспонденты, у моста встретили советские офицеры. Их лица строги и просветленны. В их глазах нескрываемое сознание своей силы, гордости. Держатся они с достоинством, как хозяева.
На берегу реки через дорогу вывешены красные полотнища с приветственными лозунгами. Высокое здание справа украшено портретами Сталина, Рузвельта, Черчилля. Девушки-регулировщицы, изящно взмахивая флажками, пропускают машину за машиной.
Американских гостей везли прямо в ставку маршала Конева. Он встретил их у ворот немецкой виллы, где размещался его штаб. Могучего телосложения, с огромной лысой головой, он выглядел сейчас празднично и хозяйственно властно, как и подобает военачальнику, пришедшему сюда с победой. Вместе с тем он держался скромно и приветливо, как радушный хозяин, который и гостям рад, и себе знает цену.
За столом было шумно и весело. Заздравные тосты провозглашались с обеих сторон, тосты дружбы и привета, тосты добрых обещаний и пожеланий.
Дух дружбы был столь силен, что казалось, его никому не разрушить. Но что покажет время? Укрепится ли эта дружба товарищей по оружию, по страданиям, по крови или ее разрушат те, кому старое дороже мира и человечества?
За столом Максим познакомился с Краминым и Ярошем. Их он расспрашивал про Париж, про борьбу русских партизан во Франции. Крамин был точен и краток. За его словами ощущалось большое и сложное дело.
Яроша, в свою очередь, особенно интересовало чехословацкое войско.
После обеда в честь гостей был дан концерт. Хор советских солдат исполнил американский национальный гимн. Они выучили текст гимна, ни слова не зная по-английски. Затем выступила балетная группа. У американцев разгорелись глаза. Девушки были очень изящны, их движения женственны и грациозны.
— Это балерины? — спросил у Максима сидящий рядом чех.
— Нет, просто девушки-солдаты, — пояснил Максим. — Самодеятельный концерт.
Вечером гости прощались. Конев подарил американскому генералу Брэдли коня, рысака-красавца под седлом. Брэдли в ответ подарил джип.
Американцы уехали, корреспонденты расстались. Чех поехал в штаб фронта с надеждой поспеть в чехословацкий корпус, Максим — в редакцию фронтовой газеты.
Эльба их свела, Эльба и разлучила.
КОГДА ЗАКИПАЕТ СЕРДЦЕ
Война шла к концу, и Сабир Азатов спешил. Не опоздать бы! А дорога была длинной и долгой. От Уфы до Москвы, потом до Киева, а оттуда через всю Украину. Пришлось пересечь часть Польши и чуть не всю Словакию. Лишь через две недели он добрался до штаба армии. Отсюда позвонил в полк, и за ним выслали подводу.
Ехать за Сабиром вызвался Голев. Заодно ему поручили завернуть в госпиталь и проведать Таню с Олей.
Встреча с Азатовым вышла теплой и трогательной, и они несколько минут не выпускали друг друга из объятий. Что ж, дружба у них большая и давняя. Столько пережито!
