Жаров обещал, и случай представился очень скоро.
В бою на подступах к перевалу батальон Кострова был выведен в резерв, а его позиции заняли подразделения Чиокана. Немцы усилили артогонь и начали контратаку за контратакой. Жаров решил помочь Чиокану в трудном бою. Почти вся оборона румын держалась стойко. Однако рота Кугры, не выдержав седьмой атаки, начала самовольный отход. Сам командир роты, запыхавшись, прибежал к комбату и панически закричал:
— Обошли, окружают!
— Успокойтесь! — сказал Жаров и спешно выдвинул туда роту из резерва.
Смяв противника, она вцепилась в передний край немцев. Чиокан бросил в атаку роту Ионеску, и позиции немцев были захвачены. Покусывая губы, Кугра молча наблюдал за боем. Его честолюбие было уязвлено.
— Не кончись боеприпасы, мы не отступили бы! — оправдывался офицер.
— И тут просчет командира, — отрезал Жаров.
Пошли в роту, которая сбилась в лощинке, за КП Чиокана. Вскочив при появлении офицеров, солдаты понуро опустили головы.
— Ваша рота, — строго сказал Жаров, — подвела соседей: она без приказа оставила позиции.
Солдаты стояли не шелохнувшись. Их лица будто закаменели.
— Вы поддались панике, — продолжал майор. — За три минуты бегства рота потеряла больше, чем при отражении всех атак. А рота Ионеску устояла и даже продвинулась вперед.
В глазах румын уже не видно испуга: в них стыд, огорчение и, возможно, еще неясный проблеск готовности воевать по-другому.
— У вас один выход, — заключил Жаров, — искупить вину лишь победой в новом бою.
Политическая обстановка в Румынии резко изменилась. Коммунистическая партия вышла из подполья. Бануш присматривался к работе партийной организации советского полка. Советовался с Березиным. Начал открыто вести беседы с румынскими солдатами, разъясняя смысл перемен. Сторонников у него было немало. И все же румыны с трудом привыкали к новому.
Не поощряя Бануша, Чиокан ни в чем и не мешал ему. Сам он с малых лет рос в семье врача. С высшим историческим образованием, он никак не мог устроиться: пришлось быть и грузчиком, и пахарем, и писцом- чиновником, пока не определился наконец учителем. Его эрудиция мало пригодилась и в классе: школьные программы были примитивны.
Чиокан примыкал тогда к тем группам и слоям румынской интеллигенции, которые медленно топтались на месте, безвольно уступая дорогу фашистским реакционерам. Нужна была сила, которая подтолкнула бы Чиокана, а он полагал, что все само собой образуется. Потом армия, война. За три года он побывал командиром взвода, роты, получил батальон. На все насмотрелся. Лишь теперь ему была понятна сила, но не правда новой жизни. Силе он уступал, а правды еще не понимал. Мешал духовный нейтралитет.
— Он боится прозреть, — говорил о румынском комбате Березин, — боится открыть глаза: свет ослепляет.
Да, свет большого мира ослеплял Чиокана. Он все еще недоверчиво присматривался к русским коммунистам. Раньше ему казалось, коммунисты разрушают армию. А эти всеми силами укрепляют в ней порядок и дисциплину. Тогда Чиокану захотелось лучше понять этих людей, понять русских, откуда в них эта душевная сила, безупречное мастерство, страстная вера в свою правоту.
Однажды он взял у Березина книгу «Ленин о войне и армии» и в свободные от боя часы усаживал Бануша с собою, заставляя переводить страницу за страницей. Отдельные места приказывал выписывать, и эти выписки составили целую тетрадь, над которой комбат подолгу сидел. Постепенно он привык к советским офицерам, стал более решительным и самостоятельным. Каким-то особым чутьем Чиокан понял, сила русских не только в первоклассном вооружении, не только в их отличной выучке, но и в их убежденности.
Но в своем батальоне Чиокан не противодействовал и тем, кто всячески цеплялся за старое. И вот предстоял неприятный разговор по этому поводу. Они стояли с Жаровым под высоким буком. Круглое бледно-желтое лицо Чиокана с карими глазами под густыми бровями, почти всегда мягкое и добродушное, сейчас серьезно и сосредоточенно.
— Капитан Кугра не прав, и я осуждаю его. Но что делать?
— Он груб и честолюбив, — доказывал Жаров, — не ценит и не бережет своих солдат. Так воевать нельзя.
— По его вине немало людей погибло на фронте, — согласился Чиокан.
— Так чего же держите его?
— У него большие связи в Бухаресте — боярин, крупный коммерсант.
Вчера самонадеянный офицер, не разведав противника, без всякой огневой поддержки бросил роту в атаку. Многих потерял. Приехав к нему, Жаров увидел румынских солдат, выстроенных в цепочку. Они шли мимо своего командира, целуя его барски протянутую руку.
Один из сержантов прошел мимо офицера, не приложившись к его руке. Кугра зло взмахнул стеком и дважды хлестнул им подчиненного. Припав к земле и болезненно изогнувшись, сержант хотел все же пройти мимо. Кугра снова взмахнул стеком.
— Стойте! — крикнул Жаров по-русски. — Никакого мордобоя никто не потерпит! Извольте сегодня же прибыть в штаб.
И вот он, Кугра, пришел с объяснениями.
Жаров сдержанно внушал офицеру недопустимость подобных расправ.
— Нас не учили этому, — пытался оправдаться командир роты.
— Так учитесь теперь. Многие быстро понимают перемены. Только вы не видите, что происходит вокруг.
— У нас свои традиции, привычки, господин майор...
— Мы не против традиций. Но мордобой и издевательства — не традиции, а позор. Не забывайте, у вас на глазах рождается новая Румыния и новая армия. Хотите служить ей — служите, нет — уходите с дороги!
— Я готов... Что касается моих убеждений, я духовно нейтрален.
Даже Чиокан поморщился, хотя и сам еще недавно твердил то же самое.
— Я одно знаю, — строго взглянул Жаров на Кугру, — духовный нейтралитет всегда был маской всяких реакционеров.
Румынский офицер опустил глаза, заблестевшие от плохо скрываемого раздражения.
— Не верю я вашему Кугре, — сказал майор Чиокану после ухода офицера. — Это черствый аристократ, ненавидящий все народное.
— Прямо не знаю, что с ним делать, — покачал головой комбат.
— Имейте в виду, опасно любое попустительство.
— Я займусь им, — пообещал Чиокан.
Лысую макушку горы обегает ажурная кромка леса. Зеленые громады волн скатываются вниз, потом, будто пенясь, опять вымахивают выше и выше на гребни гор, приступом берут их шатровые вершины и, разбиваясь о редкие каменные утесы, вдруг обнажают крутые нагорья. Похоже, сплошь зеленое море бьется у берегов высокого скалистого острова. Зеленый прибой гремит и грохочет — всюду идет бой.
Березин подсел к Жарову с одной стороны, Моисеев — с другой.
— Так и пойдем вот, — сказал Григорий, — с вершины на вершину.
— Так-то оно так, — согласился начальник тыла, — только нам труднее, чем Суворову: техника ведь, подыми ее на такую кручу.
— Техника не та, согласен, но и люди другие.
