Оторопев, Якорев чуть не уронил девушку.
— Виноват, товарищ подполковник, — и озорно вытянулся в струнку.
Сильный и ловкий, он походил на спортсмена. Говорил чистым басом, приятным и звонким, чем еще больше располагал к себе.
Оля вдруг огорчилась. Похвалил бы ее Пашин за эту карусель! Одернув гимнастерку, она метнула на Максима сердитый взгляд и молча ушла прочь.
Жаров поглядел на девушку, потом на Якорева.
— А тебя ждут уже.
— У меня все готово, выступаем в срок.
— Хорошо изучил маршрут?
— Курс ясен, товарищ подполковник, можно отчаливать.
Расставшись, Максим зашагал размашисто, продолжая песню:
Полку предстоял путь через горное село, и взвод Якорева ушел вперед. Войдя в село, разведчики немало подивились — кругом пусто и безлюдно: ни человека, ни приветливого дымка, ни журавлиного скрипа у колодца. В какую хату ни войдут — все на месте и — никого. Наконец им удалось разыскать древнего старца, похожего на схимника. Он даже разговаривал с трудом, а сраженный радостным изумлением, и вовсе потерял дар речи.
— Где же люди, отец? — спросил Максим.
— Люди на землю сошли, — наконец опомнившись, ответил он так, будто сам обитал на небе. — Ось туды пишлы, в долину. Червону Армаду шукать. Туточки тилько мы с Ганной. Вона у нас сама по соби.
Оля передала радиосигнал, что путь свободен, и разведчики, поджидая отделение, которое Павло Орлай повел другой дорогой, захотели поближе познакомиться с женщиной, столь равнодушной ко всему на свете.
Ее муж Василь давно уехал в Америку. Ему на редкость повезло. Через несколько лет вернулся с деньгами, построил просторную хату. Он был красивый и сильный, ее Василь. Деньги соблазняли, и он снова уехал, оставив ее с сыном. Ожидая мужа, Ганна устраивала хозяйство. Она не сидела сложа руки. Вышила себе новые рубашки, купила кровать, завалила ее горой подушек. Заботливо растила родившуюся без него дочь, которую в честь мужа назвала Василинкой, а сына, когда подрос, послала учиться в город. Василь велел. А сам не ехал и не ехал. Ожидала сперва терпеливо, потом с беспокойством. Началась война. Женщина состарилась: поблекли глаза, поседели волосы, на гладком лице пролегли морщины. Горькое беспокойство сменилось тупым равнодушием. Так минуло семнадцать лет. Сын попал в тюрьму. Была одна радость — дочь-красавица. Но пришли каратели и неизвестно куда угнали ее Василинку. И кто знает, жива ли?
— Погоди, Ганна, придет срок — и Василинку найдем, — успокаивал Якорев. — Ее мужу не надо будет ехать за счастьем в Америку.
— Дай боже! — вздыхала женщина.
Но ни в голосе, ни в глазах ее, отрешенных от жизни, нет веры.
Рассевшись на чисто вымытом полу, разведчики молча сочувствовали горю матери. Вдруг с силой распахнулась дверь, на пороге появился Павло Орлай, запыхавшийся и раскрасневшийся. Почуяв что-то недоброе, разведчики вмиг повскакали с полу и бросились навстречу. А он, не обращая ни на кого внимания, раздвинул их руками:
— Мамо!
— Сынку, Павло! — вскочила Ганна. — Ридны мий! — разрыдалась она у него на груди. — Нема бильше нашей Василинки, угнали каины.
— Знаю, мамо, людей повстречал, сказали. Разведчики молча вышли из комнаты.
На горном ветру все ярче разгорался костер. Согревшись, бойцы притихли, слегка загрустили. Голев обнял колени и положил на них голову. Якорев улегся на скрещенные под головой руки, и его взгляд блуждал где-то на Млечном Пути. А Закиров, опершись щекою на гармонь, молча перебирал лады.
— Спой, Максим, — попросил вдруг Голев, — повесели душу.
Якорев не шевельнулся, но упрашивать его ни к чему.
Услышишь русскую песню, и просторами чистых полей, далью неведомых дорог повеет на тебя от ее дивной музыки. А Максим умел спеть. Запоет — и он командир твоему сердцу.
Когда смолк Якорев, никто не шевельнулся.
— Возьми любую песню — все о жизни, — сказал наконец Голев.
«Да что песня, — вставая, подумал Максим, — каждый шаг твой, каждый выстрел, любое слово, что принес ты сюда, в горы, — все песнь о жизни».
У штаба Максим столкнулся с Олей, и неожиданная встреча как-то смутила его. Потупившись, недоверчиво, взглянула на него и девушка.
— Помочь? — участливо спросил он, указывая на рацию.
— Донесу: не впервой же... — отмахнулась она.
Пока Оля поправляла упаковку, он присел на скамейку. Радистка демонстративно отодвинулась, и Максим обидчиво встал.
— Не дыми! — сказала она повелительно и усмехнулась, увидев, как Максим замахал руками, разгоняя дым.
— Не строжи, Оля, — тихо сказал он. — Чего ты?
Она искоса взглянула на него, чуть улыбнулась. Максим сразу оживился. Как обаятельна ее девичья строгость!
— И к чему хмуришься? Теперь бы в лес — одно удовольствие...
Она метнула сердитый взгляд и снова нахмурилась.
— Дай папиросу.
Якорев поспешно полез в карман.
— Нет, ту, что куришь.
Он послушно уступил ей. Девушка внезапно наклонилась к нему, как бы пытаясь прижечь папиросой лоб. Максим даже отпрянул.
— Ты что?
— Не нравится? — усмехнулась Оля, еще не веря, что он испугался всерьез.
— Сумасшедшая.
— Вот видишь, и мне не нравится, когда меня ночью в лес зовут... — И, забрав рацию, зашагала прочь.
— Оля, так я... — зачастил было Максим и вдруг столкнулся с парторгом.
— Ты что, батенька, к девушке пристаешь, а? — уставился на него Тарас Голев. — Мне смотри, чтоб никакой дурости, понял?
— Так я...
