Ага, Хмыров! Грянули залпы «катюш». Синие молнии блеснули на склонах высоты. Путь теперь расчищен. В бинокль хорошо видно, как по крутому склону карабкаются вверх бойцы Хмырова. Успел все- таки. Сейчас общий натиск, и немцам деваться некуда...
Поздно вечером Жарову позвонил начподив:
— Слышал приказ?
— Никак нет, товарищ полковник, только что с передовой.
— Всем благодарность, салют, и в приказе твоя фамилия.
Андрей долго не мог опомниться. На всю страну прозвучал новый победный приказ, салют Москвы. В душе ничем не измеримый вихрь чувств. Это вера партии, ее знамени, с которым каждый день в бою. Он знает, все силы души, все силы его рук принадлежат ей сегодня, завтра, всегда!
Прихрамывая, вошел Березин. Подбили его в городе.
— Ты что такой сияющий, ай еще звездочку дали? — уставился он на Жарова.
— Да нет же...
— Наградили, значит?
— Есть приказ Москвы. Сейчас пришлют.
И Андрей пересказал свой разговор с начподивом.
— Тогда поздравляю! — обрадовался и Березин.
— И тебя поздравляю! — обнял его Жаров. — Твой Хмыров молодец!
— Почему же мой?
— Ладно, не скромничай. Не поддержи его ты, я бы снял...
— И считал бы себя правым?
— Конечно. Как бы я узнал, что он способен на большее?
— А командиру положено знать и предвидеть.
— Все это так, Григорий, и все не так. Тоже диалектика. Что только не мешает нам делать положенное! Тебе вот тоже положено в медсанбате отлеживаться, а ты тут. А должен бы иметь и замену, заранее. Нет, скажешь? Тоже диалектика! И кто знает, примиряясь со всем этим, мы с тобой укрепляем порядок и организованность или нарушаем. Верь не верь, а я, право, не знаю порой, как в таком случае провести грань между добром и злом.
— Все равно их не смешаешь...
Березин спешно собрал взводных агитаторов.
— Надо, чтобы каждый понял, — говорил им замполит, — это ему за его ратный труд, за подвиги в бою объявлена благодарность, ему гремел салют, его успехам радуются люди, Москва. О героях с огоньком расскажите, пусть все знают.
— Героев кругом полно — бой-то какой! — первым откликнулся Голев.
— Вот и хорошо, — одобрил майор, — а как бы, к примеру, вы рассказали, а? — приблизился он к парторгу.
Тарас чуть не растерялся от неожиданности.
— Да как было, так и сказал бы: ведь каждый человек на виду.
— Вот и расскажите, — не отступал Березин. — Пусть агитаторы послушают.
— Да хоть Закирова взять — герой! Сапер наш, — пояснил Голев. — Богатырь богатырем. Пушку везли на плоту сегодня. Бац — снаряд рядом. Плот на дыбы. Если б не Закиров, быть бы пушечке на дне. Из своей бронебойки три пулемета подбил, танк подпалил. Потом двух раненых из-под огня вынес. Разве не герой!
А пленных привел, — напомнил Максим. — Заскочил в бункер, видит — полно. Припер их и кричит в окно по-венгерски: «Сдавайся, не то всем капут!» Они — белый платок. Всех и привел.
— Герой и есть наш Закиров, — заключил Березин. — Так вот и о каждом рассказать надо. Пусть все знают.
Всю ночь Жаров просидел за наградными листами. Сколько отличившихся! Читая, он заново переживал весь штурм города.
«Рядовой Орлай — отважный воин, — читал в представлении. — Снял трех наблюдателей, выбил расчет орудия. Одним из первых ворвался в город. Представляется к ордену Красной Звезды».
Вот тебе и новичок. Не написали только, как, забравшись на колокольню, он вместе с Козарем всю улицу держал под огнем. И сколько пленных привели. И танк поджег. Как умолчать об этом! Нет, пусть перепишут реляцию. Да и Красной Звезды ему мало. К Отечественной Войне первой степени надо.
«Рядовой Матвей Козарь, — читал он дальше, — первым ворвался в немецкую траншею. В рукопашной схватке убил четырех и семерых взял в плен, в том числе офицера-эсэсовца. Представляется к ордену Отечественной Войны II степени».
Жарову вспомнилось, как привел Матвей свою семерку. Немцы понурые, наверно, уж тысячу раз с жизнью простились, а он орла орлее. Да, этот гуцул не раз показал себя. Огневой солдат! Что ж, ему мало, а хорошо написали.
Андрей принялся за новую пачку.
Скупые реляции Черезова не удовлетворили Жарова, и он вызвал комбата.
— Как вам нравятся эти реляции?
— Есть и слабоватые... — потупился Черезов и заерзал на стуле.
— Так зачем же подписывали их?
Отвечать тому нечего.
— Видите, нехорошо получается. Давайте-ка посмотрим вместе.
Черезов уселся рядом.
— «Сержант Руднев, — читал Жаров вслух, — со своим орудием был впереди всех. Подбил танк и самоходку противника. Потеряв в бою орудие, отличился в атаке и захватил немецкую пушку. Представляется и ордену Отечественной Войны I степени». Хорошо, а неполно.
— Коротко же требуется... — оправдывался комбат.
— Ах, Черезов, Черезов, — встал из-за стола подполковник. — Слышал, дорогой мой, как вы беседуете с солдатами о том же самом. Живая картина прямо, сразу чувствуется, подвиг человек совершил. Ведь и писать так же надо. Вспомним-ка, что сделал наш Руднев... Немецкий танк летел как бешеный. Промахнулся один, второй. А Руднев первым выстрелом угодил. Не останови он танка — тот бы к реке вырвался, а там рота высаживалась. Дальше, помните, немецкие пулеметы распластали Самохина. Кто подавил их? Руднев. А захватил немецкую пушку, как ее, на тележных колесах, — семидесятипятку. Сколько он подбил из нее огневых точек? Он Красного Знамени достоин.
Черезов смущен.
— Посмотрим еще, — и Жаров зачитал несколько представлений. — Сухо, правда? Ни живого дела, ни человека не видно.
— Н-да.. — протянул Черезов, — говорил же, пишите полнее.
— Говорили — хорошо, а не проверили — плохо. Не только скажи, а и потребуй. Так ведь?
— Сделаем,товарищ подполковник.
Принесли чай, и завязался непринужденный разговор. Оказывается у комбата вовсе нет времени ни на газету, ни на книгу, ни на нормальный отдых. Как же так? Нету, и все. Вот уже с месяц читает лишь сводки. Жаров изумился. Как он не научил Черезова ценить время? А ведь нетерпимый к медлительности, Жаров часто обрушивался на его нерасторопность. Бывало, он все запаздывает, о многом забывает, хоть и работает не покладая рук. Не хватало ему сноровки, темпа, умения на лету схватывать необходимое. Может, это потому, что в армию Черезов пришел из большого колхоза, где был председателем. Он привык там подолгу обдумывать всякое дело. Но там один темп жизни, на фронте — другой. Комбат просто не успевает. «А я все гну и гну, хоть он потом обливается». А ведь слово поощрения на него действует крепче, чем самый назидательный выговор.
Во время штурма города комбат проявил много энергии и упорства. Что ж, это хорошо, но нельзя
