…Семь-восемь лет спустя, в 1939 году, дописывались два очень непохожих, но в то же время сближенных в одном важном пункте произведения — «Мастер и Маргарита» М. Булгакова и «Старик Хоттабыч» Л. Лагина.
Фигура, стоявшая в тот год во главе страны, давно уже воспринималась ее жителями как воплощение всемогущества — и в сторону зла, и в сторону добра. О зле разговоров вслух не было, о звонках же кому- либо или неожиданной персональной помощи слагались легенды. В связи ли с этим или вне всякой связи, но замысел фантастического повествования со всемогущим героем в центре поманил одновременно разных беллетристов.
«— Разве это чудеса? Ха-ха!
Он отодвинул оторопевшего фокусника в сторону и для начала изверг из своего рта один за другим пятнадцать огромных разноцветных языков пламени, да таких, что по цирку сразу пронесся явственный запах серы». После серии превращений «оторопевшего фокусника» Хоттабыч возвращает его «в его обычное состояние, но только для того, чтобы тут же разодрать его пополам вдоль туловища». Не подобно ли тому, как булгаковский кот пухлыми лапами «вцепился в жидкую шевелюру конферансье и, дико взвыв, в два поворота сорвал голову с полной шеи»? «Обе половинки немедля разошлись в разные стороны, смешно подскакивая каждая на своей единственной ноге. <…> послушно вернулись к Хоттабычу, он срастил их вместе и, схватив возрожденного Мей Лань-Чжи за локотки, подбросил его высоко, под самый купол цирка, где тот и пропал бесследно». Опять-таки приближено к действиям кота, который, «прицелившись поаккуратнее, нахлобучил голову на шею, и она точно села на свое место». А затем Фагот хоть и не отправил конферансье под потолок, но, во всяком случае, «выпроводил со сцены со словами: — Катитесь отсюда! Без вас веселей».
Поведение публики, созерцающей действия старика Хоттабыча, тоже весьма напоминает атмосферу на сеансе черной магии в Варьете: «С публикой творилось нечто невообразимое. Люди хлопали в ладоши, топали ногами, стучали палками, вопили».
Ну и, конечно, «в действие вмешались двое молодых людей. <…> Один из них развязно подбежал к Хоттабычу и с возгласом: „Я, кажется, понимаю, в чем дело!“ попытался залезть к нему под пиджак, но тут же бесследно исчез под гром аплодисментов ревевшей от восторга публики. Такая же бесславная участь постигла и второго развязного молодого человека». Те же самые, кажется, молодые люди подают голос «с галерки» в романе Булгакова: « —Стара штука <…> этот в партере из той же компании. <…> — В таком случае, и вы в одной шайке с нами, потому что колода у вас в кармане!»
Забавляют мелкие схождения — если у Булгакова при обсуждении достоинств кухни Дома Грибоедова эпизодическими персонажами романа возникает редкое уже и в те годы имя
Подобно Воланду, Хоттабыч вершит свой суд над жителями Москвы, наказывает жадных и злых, иногда поясняя свой приговор, в отличие от Воланда, с восточным велеречием: «Вы, смеющиеся над чужими несчастиями, подтрунивающие над косноязычными, находящие веселье в насмешках над горбатыми, разве достойны вы носить имя людей?
И он махнул руками.
Через полминуты из дверей парикмахерской выбежали, дробно цокая копытцами, девятнадцать громко блеющих баранов»[1].
Когда Хоттабыч, найдя в одном из домов бреющегося человека и, собрав «все бритвенные принадлежности, ухватил за шиворот продолжавшего ораторствовать Степана Степановича и, не говоря худого слова, вылетел с ним через окошко в неизвестном направлении» — брить Волькину бороду — это близко к полету Степы Лиходеева (в ранних редакциях он вылетал из окна квартиры № 50 и пролетал над крышей дома). Есть и совсем уж забавные переклички (вплоть до повествующей интонации), которые предоставляем суду читателей. Про тезку Лиходеева Степана Степановича Пивораки «доподлинно известно, что он после описанных выше злоключений совершенно изменился.
Раньше болтливый, он стал скуп на слова и каждое из них тщательно взвешивает, перед тем как произнести. Недавно еще большой любитель выпить, он решительно прекратил после этого потреблять алкогольные напитки и даже, если верить слухам, переменил фамилию Пивораки на более соответствующую его теперешнему настроению фамилию Ессентуки».
И Степа Лиходеев изменился не менее: «Ходят слухи, что он совершенно перестал пить портвейн и пьет только водку, настоянную на смородинных почках, отчего очень поздоровел. Говорят, что стал молчалив и сторонится женщин».
Ну и, конечно, полег Хоттабыча с Волькой на ковре-самолете — нечто вроде невольной пародии на полет Воланда с Мастером и Маргаритой. Вообще же, перечитывая «Старика Хоттабыча» [2], видя сходные повествовательные ходы, начинаешь понимать одну из многих причин того, почему «Мастер и Маргарита» постепенно переходит на полку любимых книг отрочества.
Первые публикации
Рассказ «Убийца» впервые опубликован (под данным редакцией названием «Пространство жизни») в журнале «Знание — сила» (1969. № 8). На чешском языке: Princip nepravdepodobnosti. Praha, 1977; на немецком языке: Lichtjahr 2: Ein Phantastik— Almanach. Berlin, 1981; на итальянском языке: I nipoti di Zamjatin: Antologia di fantascienza sovietica Catania, 1987; на польском языке: Galaktyka l. Warszawa, 1987, a также на английском и шведском языках.
Рассказ «Тихий старик» впервые опубликован в журнале «Уральский следопыт» (1978. №3).
Остальные рассказы автором к публикации никогда не предлагались.
Первое эссе второго раздела сборника публиковалось под заглавием «Гимнастический снаряд для интеллекта» в газете «Московские новости» (1991. № 43). Второе — в «Новой газете» (2001. 10-13 сент.).
«Фантастика Булгакова, или Воланд и Старик Хоттабыч» — фрагмент из книги, готовящейся к изданию.
Примечания
1
Заметка на полях. Когда «ученый-овцевод» идет в хлев полюбоваться на счастливо оказавшихся в его институте баранов необычной породы, он слышит из хлева «гул человеческих голосов и прерывистый лязг цепей», а войдя, «застыл, как пораженный громом. Бараны бесследно пропали! Вместо баранов в стойлах метались около двух десятков мужчин, прикованных цепями за ноги к стене». Одна из жертв кричит: «… Вы нас трое суток держите в этих дурацких стойлах. Да снимите вы наконец эти идиотские цепи с наших ног!» Можно предположить, что именно эта сценка, впечатление от которой с детства застревает в памяти, дала ход к построению поражающей читателя своей изощренностью сцены в повести Пелевина «Македонская критика французской мысли»: «Находившиеся в ячейках люди были подвешены на специальных ремнях в позе, напоминающей положение животного в стойле. Их руки и ноги были пристегнуты кожаными лямками ко вбитым в бетонный пол костылям…» и т. п. (Пелевин В. Диалектика Переходного Периода из Ниоткуда в Никуда. М, 2004. С. 296).
2
Именно в первой редакции 1940 года, а не в безнадежно испорченных огромными конъюнктурными вставками изданиях 1957, 1973 и других годов.
