— Какие славные у ней волосы.
Видно, что Настя произвела приятное впечатление на Наталью Кирилловну.
Федосья Васильевна между тем отирала слезы.
— Отчего же ты плачешь? — спросила ее Наталья Кирилловна.
— Ах, матушка, наша вы благодетельница, ну как мне не плакать, как я погляжу на Зиновью Михайловну и на мою сиротку!
— Что же, какая разница? — спросила Наталья Кирилловна.
— Да как же, матушка: та барышня, а моя-то, моя-то!
И Федосья зарыдала.
— Чего же ты хочешь? — лукаво спросила Наталья Кирилловна.
Федосья упала в ноги и увлекла за собой дочь, оробевшую от неожиданного толчка матери. Федосья жалобно сказала:
— Возьми ты, возьми ее от нас, недостойных, и будь ей матерью и благодетельницей, как и всем нам.
— Ну полно! встань! — повелительно произнесла Наталья Кирилловна и, обращаясь к Насте, сказала: — А хочешь ли ты у меня жить?
— Да-с, — отвечала Настя, заранее приготовленная матерью к такому ответу.
— Сделай книксен! — дернув дочь за сарафан, сказала Федосья, и Настя грациозно исполнила ее приказание.
— Видишь, а с мужиками жила! — заметила Наталья Кирилловна Зине, и, обратись к Федосье, она резко и значительно произнесла: — Я беру твою дочь к себе.
— Благодетельница вы наша! — радостно воскликнула Федосья.
А Иван Софроныч отвесил низкий поклон.
— Только с условием, — продолжала Наталья Кирилловна, — чтоб ни ты, ни он — никто не вмешивался в ее воспитание… слышите!
Федосья всё кланялась, а на губах Ивана Софроныча как будто что-то шевелилось; но он вздрогнул при резком слове «Слышите!» и ничего не сказал.
— Теперь у тебя есть сестра и подруга! — сказала Наталья Кирилловна Зине, которая быстро кинулась к Насте и, крепко прижав ее к себе и поцеловав, сказала с чувством:
— Я буду тебя любить, сестрица! — И, кинувшись целовать руки у Натальи Кирилловны, она радостно бормотала: — Благодарю вас за сестрицу! мы будем стараться обе утешать вас.
Наталья Кирилловна тронулась этими словами и, погладив по щеке Зину, сказала ласково:
— Помни пословицу, что ласковый теленок две матки сосет!
Иван Софроныч едва крепился, чтоб не зарыдать: ему так стало жаль своей Насти, как будто он навек расставался с ней.
— Ну, простись же с отцом и матерью, — сказала Насте Наталья Кирилловна.
Настя побледнела, и глаза ее с любовью остановились на отце, как бы спрашивая его согласия.
Федосья перекрестила дочь и сказала, указывая на Наталью Кирилловну:
— Смотри, люби, почитай, слушайся ее: она теперь твоя мать.
Настя кинулась к отцу, который, приподняв ее, прильнул своими дрожащими губами к розовой щеке дочери… и в зале послышались тихие всхлипывания.
Федосья вырвала Настю из объятий отца, но он снова привлек дочь к груди своей и повелительно сказал:
— Оставь нас: дай нам хоть проститься как следует! — и, обратись к Наталье Кирилловне, он в сильном волнении продолжал: — Осмелюсь вам доложить, не обижайте ее, любите, как дочь, а иначе я, право, не отдам… не отдам ее!
Иван Софроныч крепко прижал дочь к себе, и они оба зарыдали.
— Ах ты, господи! Я так и знала, он всё испортит! — щипля своего мужа, шептала Федосья и, обращаясь к Наталье Кирилловне, умильно продолжала: — Извините его, — ведь солдат: никакого обращения не знает.
— Вели ему выйти; и о чем он плачет? — мрачно сказала Наталья Кирилловна.
Иван Софроныч вышел с дочерью в другую комнату, где никого не было, и, посадив на колени свою Настю, он взял ее лицо в свои дрожащие руки и долго так глядел на нее, целуя ее изредка в глаза, полные слез. Настя стала плакать, жалобно говоря:
— Я не хочу здесь оставаться. Я уйду с вами.
Иван Софроныч тоскливым голосом сказал:
— Не плачь: мать на меня рассердится, будет бранить меня. Я тебя не спущу с своих глаз; а может, тебя счастье ожидает…
Слезы не дали ему договорить.
Настя перестала плакать, зная характер своей матери, и сквозь слезы сказала:
— Ну я не буду плакать; только вы приходите всякий день ко мне.
— Хорошо, хорошо, дурочка! — приглаживая волосы своей дочери, грустно говорил Иван Софроныч.
Явилась Федосья.
— Ну что разнюнился! — сказала она мужу. — А ты смотри, слушайся у меня всех в доме, целуй чаще ручку у своей благодетельницы, угождай Зиновье Михайловне.
Настя в то время глядела на отца, который, повеся голову, сидел неподвижно, и вдруг, вырвавшись из рук матери, она с плачем кинулась на шею к нему.
Иван Софроныч обнял дочь.
— Ах ты варвар, варвар! так-то ты держишь слово? дразнишь ребенка! ведь он мал — глуп!
Федосья задыхалась от злости.
— Полно, полно, прощай, Настя! на вот тебе яблочко, а вот кукла твоя! — всхлипывая, говорил Иван Софроныч и отдал дочери яблоко и куклу.
Настя очень обрадовалась своей любимой кукле и протянула губы к отцу, чтоб поблагодарить его.
— Ну, с богом, будь счастлива! — крестя дочь и дрожа всем телом, сказал Иван Софроныч.
И он простирал руки к дочери, которую увлекла Федосья в залу.
Когда Настя скрылась, Иван Софроныч подошел к окну, безмолвно стал барабанить в стекло, и слезы ручьями текли на его мундир, который он так берег.
А Настя в то время уже плясала русскую перед Натальей Кирилловной по приказанию своей матери.
Глава XXXV
Буря в стакане воды
Настя долго плакала, оставшись посреди некрасивых приживалок, которые обступили ее и хором уговаривали не плакать, угрожая гневом хозяйки дома. Строгий и монотонный порядок, господствовавший в доме, был дик для Насти после свободной деревенской жизни. Зина с первого же дня подружилась с своей новой «сестрицей», и благодаря ей Настя познакомилась с характерами живущих в доме. Они бегали по ночам тихонько в сад, потому что днем Наталья Кирилловна ни минуты не давала свободы своим воспитанницам.
Настя в скором времени так подчинилась влиянию Зины, что терялась без нее; она не знала, что отвечать на вопросы Натальи Кирилловны, если не видела блестящих глаз Зины, в которых, казалось, она почерпала смелость и находчивость. Наталье Кирилловне понравились танцы Насти, и почти каждое утро после чаю Настя должна была плясать перед ней по-русски под скрыпку рослого и угрюмого Терентия.
С Насти не сняли сарафана, а напротив — сшили ей праздничный.
Федосье Васильевне не много стоило труда вновь приобрести расположение причудливой хозяйки
