– И команды понимать перестал.
– Ой перестал! То ли дело ваши-то кони – чищены-холены… Худым овсом, да вовремя накормлены, ай хороши!
– Не проверить ли в конюшне, – полушутя забеспокоился Рындин.
– А имеет смысл, – улыбнулся Раневич. – Покуда мы тут лясы точим, с красавицей-гостьей.
– Вот и ходи с добром! – Нина всплеснула руками с неподдельной обидой. – Разве цыгане армию не любят? Деньги есть – сами дадите, считать не станете, ай ласки не помним? Купца да офицера цыгане любят за душу за широкую – да офицер цыганке милее.
– Что так, Нина или офицер красивее?
– И красивее – в золотых погонах ходит, в седле сидит ладно, да не за это цыганке люб. Купец от полноты щедрый, а офицер иной раз и от пустоты: веселей с офицером.
– Тем лучше. A votre sante49! – Рындин, приподнявший было стакан, неожиданно поморщился. – Merde50!
– Что, чувствуется? Вечером наложу анестезирующее.
– Ай врач? – живо спросила Нина. – Тут в крайней избе девушка, из ваших, Настей зовут. Плохо, тиф. Помереть может. Я ее довела до избы – на дороге нашла, а баба там дура. Пойдешь?
– Что ж ты молчала?! – в сердцах бросил Хрущев, привычным жестом потянувшись к сумке.
– Вот сказала же… – с недоумением повела плечами Нина.
– В каком доме?
– По этой стороне крайний. Ветла рядом.
– Ты давно ее нашла?
– Ай только что… Плохо дело: волосы скоро клочьями полезут. Да крови мало – ребенка она скинула… Другая б уж померла.
Хрущев вышел.
Каждому из присутствующих сделалось вдруг гнетуще стыдно за свое веселье, как за грязный поступок. Исчез и оживленный интерес к цыганке, которую всю заслонила собой укоряющая тень неизвестной женщины. Чьей сестрой, чьей женой она была?
– Погадала бы ты, что ли, Нина, – хмуро нарушил молчание Раневич. – Мне, к примеру.
– Как Зубову? – усмехнулся Юрасов. – Впрочем, и впрямь погадай. Благо и карты на столе.
– Этими нельзя. – Цыганка с явной неохотой вытащила откуда-то из складок грязной шелковой шали колоду с темно-зеленой, почти черной рубашкой. В овале посреди рубашки змея с женской головой обвивалась вокруг дерева, осыпанного красными яблоками. Эти донельзя замусоленные карты были крупнее обычных игральных. – Ай погадать?
– Погадай на Чернецкого! – с деланной насмешливостью бросил Рындин, кивнув цыганке на Женю. Нина отрицательно замотала головой.
– Оставьте ее, корнет, – уронил Женя. – Вы же видите, что я ее чем-то пугаю.
– Пусть тогда гадает на кого хочет. На кого-нибудь из нас.
– Нет, не стану. Не хочу.
– А эта сивилла тактична, – почти про себя произнес со смешком Раневич.
– А впрочем… – Женя подошел к столу и чисто гимназическим жестом пододвинув одной рукой стул, уселся верхом. – Мне тоже стало любопытно. Послушай, – Женя с приветливой усмешкой взглянул на цыганку, – погадай мне на человека одних со мной лет, но противоположной масти.
Цыганка начала тасовать карты. Первой на липкую клеенку стола упала бубновая семерка.
– Ой, лихо твоему светлому! – нараспев протянула Нина
– Да, похоже, что моему светлому сейчас достается на орехи. – Женя качнулся на стуле. – А рядом – лестничный пролет, все верно: не уйдешь, не объедешь, иди, голубчик, куда дорожка ведет… Вавилонская башня… эх ты, только старого шута не хватало… Слушай, а какого черта тут затесалась эта дама?
– Женщина молодая, большая любовь – дама-то червонная…
– Сейчас?
– На чем сердце успокоится… Будет… Не скоро еще.
– И на том спасибо.
– Вот уж не думал, Чернецкой, что Вы эдаким манером увлекаетесь картишками.
– А великолепная математическая тренировка – Женя снова закачался на стуле.
– Опасность падает… Слезы падают… – раскладывая, продолжала цыганка. – До смерти счастья не будет…
– Погоди – большая любовь без счастья?
– Так карты говорят, – ответила цыганка. – Старухи бы наши объяснили.
– Погоди-ка! – Женя повернулся к цыганке и, взяв у нее колоду, продолжил расклад. – Ключ… мастер- зиждитель…
