– Нет-нет, не стоит тратить время... – начала было Энн, но Марк остановил ее движением руки:
– Если я этого не сделаю, то ты сама будешь рыться во всех этих завалах и в конечном итоге потеряешь еще больше времени. В конце концов я хоть пива попью вволю на ночь глядя, – шутливо добавил он, не давая ей возможности возразить.
В его голосе слышались такие нотки, что Энн решила не спорить с ним. Если он действительно хочет помочь ей, то почему она должна ему мешать?
– Я бы с удовольствием присоединилась к тебе, но мне нужно навестить Гленна...
– Все нормально, Энн, – заверил ее Марк. – Собственно говоря, я могу начать прямо сейчас. Зачем откладывать на вечер?
В течение следующего часа Марк рылся в коробках, пытаясь отыскать сообщение о телефонном звонке, а Энн просматривала папки с досье, вчитываясь в имена и краткие описания улик.
Когда Блэйкмур наконец вышел из здания полиции в половине второго дня, ему показалось, что тот сандвич, который он проглотил в подвале вместе с Энн, был самым вкусным блюдом из всех, которые ему доводилось пробовать.
Что же касается Энн, то она уже давно забыла вкус сандвича. Она была увлечена поиском новых данных по делу Крэйвена и даже не заметила того, что детектив слишком часто поглядывает на нее краешком глаза, как старшеклассник, впервые выбирающий себе партнершу для танцев на школьном балу.
Глава 16
Долгий весенний день постепенно сменился сумерками. Город за окном больничной палаты все глубже погружался в темноту, и Гленн почувствовал, что его охватывает беспокойство. Весь этот день он находился в каком-то жутком промежуточном состоянии между тревожным сном и не менее тревожным бодрствованием. Когда он наблюдал за людьми, сновавшими взад и вперед по тротуару, и за огнями, постепенно загоравшимися в доме через улицу, у него появилось ощущение, что время каким-то странным образом отклонилось от своего привычного ритма. Весь мир вокруг него замирал в ощущении приближающейся ночи, а он только сейчас окончательно проснулся. Он был уверен, что будет бодрствовать всю ночь напролет, если, конечно, не уговорит медсестру дать ему какое-нибудь снотворное.
Вечером его навестили жена и дети.
Все было прекрасно, но с того момента, как они ушли, Гленн не мог избавиться от странного ощущения: близкие показались ему какими-то чужими, словно порвалась невидимая ниточка, которая раньше прочно связывала его с семьей. Скорее всего это ощущение было связано с действием многочисленных медикаментов. Как только он перестанет принимать их, все станет на свои места. Но сегодня, когда дети прибежали к нему после школы, он поймал себя на мысли, что не может сосредоточиться на их болтовне – на том, что Кевин в очередной раз подрался с Джастином Рейнольдсом, а Хэдер купила себе новый компакт-диск. Как же называется эта группа? 'Искалеченные цыплята'? Да, что-то вроде этого.
Пока он перебирал в уме безумные названия современных рок-групп и медленно ковырялся в еде, которую принесли дети, в палату вошла Энн. Гленн всеми силами старался сосредоточиться на разговоре с женой, но его мысли почему-то уносились в другую сторону и возвращались к жуткому утреннему кошмару.
Этот кошмар весь день стоял у него перед глазами, не оставляя его в покое ни на минуту. Как только он начинал дремать, жуткие картины сразу же оживали, доставляя ему адскую боль.
Час назад к нему зашел Горди Фарбер, и Гленн немедленно поделился с ним теми ощущениями, которые появлялись у него во время сна. Не мудрствуя лукаво, Фарбер мгновенно нашел нужное объяснение.
– Разумеется, я не психиатр, – сказал он, но у меня есть большой опыт общения с людьми, у которых были те же проблемы. Вы перенесли сердечный приступ и в силу этого ощущаете себя совершенно беспомощным. А что может быть более красноречивым символом беспомощности, чем образ маленького мальчика, укрывшегося в темном подвале от жестокого отца?
– Но мой отец никогда не угрожал мне! – возразил Гленн. – Он был очень добрым человеком и никогда не поднимал на меня руку! Он всегда говорил, что порка – это анахронизм, что она унижает и оскорбляет не только ребенка, но и родителей!
Брови Фарбера поползли вверх в гримасе невероятной зависти.
– Господи, если бы мой отец придерживался подобных взглядов, – мечтательно произнес он. – Отец лупил меня без всяких колебаний, хотя, по правде говоря, я больше боялся его крика, чем побоев.
Затем доктор стал серьезным и произнес:
– Понимаете, ваш отец не имеет к этому кошмару абсолютно никакого отношения. Мы же говорим не о реальности, а о ваших снах, в которых главную роль играют определенные символы, – взгляд Фарбера скользнул по многочисленным проводам и приборам. – Вы сказали, что во сне ваш отец прикреплял к вашему телу электроды и пускал ток. А вот сейчас посмотрите на эти приборы и провода. Не кажется ли вам, что все это могло найти свое отражение в вашем кошмарном сне? – Фарбер самодовольно ухмыльнулся, обрадовавшись удачному объяснению. – А я вполне мог преобразоваться в вашего отца. Ведь доктор всегда выполняет роль отца по отношению к своему больному, разве не так?
Гленн понимал, что в подобных рассуждениях, безусловно, есть здравый смысл. Да и сам кошмар можно было легко объяснить, так как нет ничего страшнее сердечного приступа. Он до сих пор с ужасом вспоминал те тугие обручи, которые сдавливали его грудь, и ту ужасающую темноту, в которую он внезапно погрузился в машине 'скорой помощи'. Но несмотря на всю разумность объяснений, Гленна не оставляло чувство, что в случившемся с ним есть что-то необъяснимое и загадочное, нечто такое, что выходит далеко за пределы того, как выражается Горди Фарбер, 'случая', который произошел с ним на верхнем этаже небоскреба.
Несчастный случай. Он часто вспоминал подробности происшедшего – ведь он не все время был в бессознательном состоянии и прекрасно помнил отдельные слова и фразы людей в машине. Он слышал и видел их! Даже сейчас он помнил их слова:
– Поставь триста джоулей и вруби еще раз.
– Вот так!
– Давай еще раз. Поставь триста шестьдесят!
