дело. Оно более широкое… Нельзя только русских считать хорошими. А у вас в стихотворении о Сталине сказано: «Великим русским этот был грузин». Это довольно хлесткое выражение, но, по-моему, что-то тут надо добавить об интернационализме, а не русскость подчеркивать. Сами русские тоже ничего бы не сделали, потому что у русских тоже много недостатков, да и не может не быть.
Но никто другой не придумал социалистической революции, а русские первые придумали. Вот так.
— Говорят, евреи сделали революцию, а не русские.
— Ну, в это мало кто верит. Правда, в первом правительстве, в Политбюро большинство составляли евреи.
Русские, когда их раскачают евреи или напавший враг, тогда они стягиваются…
— Бухарин, когда был исключен, сменил семью, женился на молодой девушке, очень красивой, еврейке. Не дали ему пожить. А первая жена русская была. У многих жены еврейки — у Ворошилова, Андреева, Рыкова, Кирова, Калинина… Это неспроста. Среди евреев оппозиционных и революционных элементов было больше в массе своей, чем среди русских. Обиженные, пострадавшие, притесненные, и они более изворотливые, они, так сказать, всюду проникали… Это городские люди — веками жили в городах. Жизнь их так вышколила, что они стали очень активными, не в пример русским, которым сначала надо в голове почесать…
Пока обнюхаются, раскачаются, а эти всегда готовы.
Куняев упрощает
Я показываю Молотову письмо поэта Станислава Куняева по поводу альманаха «Метрополь» и письмо американских ученых-евреев об антисемитизме в советской математике. Запад говорит о «государственном антисемитизме Сталина».
— Ну, это неверно, — возражает Молотов. — Было, конечно, с его стороны. Но Куняев упрощает. Тут надо подходить очень осторожно. Народ этот исторически обижен, и малейший неточный оттенок может вызвать ненужную реакцию. Их гоняли. А за это время они обуржуазились, скопили капитал. У них национальное перемешалось с буржуазным, империалистическим.
— Можно сказать, что они в свой национализм вложили буржуазную душу?
— Да. И какая-то неосторожность — девять десятых сказал правильно, а одну десятую перегнул — и усилил враждебные настроения.
— Но, с другой стороны, им создали такую возможность: хочешь — уезжай, хочешь — приезжай.
— Верно. Порядок должен быть, — утверждает Молотов. — Опять-таки осторожно. Почему другие страны допускают, а мы — нет? Очень осторожно надо, иначе можем разжечь. А с другой стороны… Они ставят в такое положение, а отвечать надо осторожно. Можно обидеть хороших людей незаслуженно.
— Американцы и раньше на более высоком уровне стояли, поэтому им не было необходимости большой прыжок делать, а нам приходится, и мы на это дело оказываемся мало способны. У нас и людей не хватает, потому что нам надо больше строить. Потом, все взяло на себя государство, единоличник ни о чем не заботится.
Плохой работник
— Ленин в 1918 году написал: «Русский человек — плохой работник». А откуда ему быть хорошим? — рассуждает Молотов. — Чем он у помещика занимался? Такие условия, что был неподготовлен. Это напечатано. В полном собрании.
— Не там ли: соединить русский размах с американской деловитостью?
— Это Сталин сказал, — поправляет Молотов.
— Чтобы от низкого уровня перейти к более высокому, — говорит Молотов, — нам потребуется гораздо больше лет, чем более развитым странам. Нам десять — двадцать лет кажутся большим сроком, а вот как поднять на такой базе… Русский человек — то у него подъем большой, то он на печь, и всем доволен. Попробуй!
В 1918 году и так было тяжело, а Ленин еще с такими выводами! Нам бы и людей хватило, если б хорошо организоваться, а вот на это нас не хватает.
Японцы вышколены, а у нас недостаток развития капитализма на социализме плохо сказывается.
Талантливы, но разбрасываются
— Три еврея, один грузин — Политбюро, штаб руководства. Никого нет. Бухарин — замечательный человек, видный теоретик, любимец партии. А что из него вышло? Богданов был теоретик — ну, тряпка, тряпка.
И это наряду с очень крупными русскими учеными, писателями, музыкантами — на весь мир гремят имена их — Менделеев, Павлов, другие, Чайковский, Глинка, ну, Глинка не так, Чайковский, Мусоргский, Толстой…
Талантливы, но разбрасываются. Чернышевский. Более крупного революционера до Ленина, чем Чернышевский, не было. А что он говорил: наш народ — это рабы! Это рабы! Чего можно ждать? Эта фраза — чувство горечи.
— Сталин был наркомнац и одновременно нарком РКИ — Рабоче-крестьянской инспекции так называемой. Ленин поручил РКИ проверить какое-то запутанное дело. Письмо получил. Сталин рассказывал: «Я как нарком пришел к нему и говорю: я назначаю такую-то комиссию. Перечисляю ему — того-то, того-то… Он мне говорит: «Ни одного еврейчика? Нет, ничего не выйдет!»
Вот какая обида нам, русакам, тому же Ленину! Ленин говорил: «Русские ленивы», — и чувствовалось, что ему страшно обидно, что русские действительно ленивы, начнут дело, не кончат… «Поболтать, покалякать — это мы мастера! А вот организовать…» «Покалякать» — любимое слово Ленина.
— В 1939 году, когда сняли Литвинова и я пришел на иностранные дела, Сталин сказал мне: «Убери из наркомата евреев». Слава богу, что сказал! Дело в том, что евреи составляли там абсолютное
