Навнычко, в прошлом году сварил черепаху и съел. Говорит, хорошо.
— Ну, врешь, — заговорили мужики.
— Точно, съел, — сказал еще один егерь. — Я сам слышал, только это не Навнычко, а Олег Кузин, он и кошек ел…
— Вы, Анна Алексеевна, меня дурака извините, — тихо заговорил сидевший рядом с Анной старик, совсем уже пьяный, — что шалавой вас назвал. Это по горячке, охота.
— Ладно, чего уж там, — ответила она, улыбнувшись. — Меня шалавой уж давно не называли, даже приятно.
— Тут ведь такое дело горячее, — продолжал егерь. — Что и отца родного забудешь, как звать. А вот еще хочу перед вами по-стариковски похвастаться. Вот вы певица всенародная наша, а такого еще поди и не слыхали!
— Чего такого мы не слыхали? — спросил, услышав, Константин.
— Не слыхали, как мой племянник Колька гудит.
— Как это гудит? — удивился Костя.
— А так. Петь он не может, слуха у него совсем нет, туповат, но гудит страшно. А ну, Колька, погуди нам, вот Анна Алексеевна послушает, может, что скажет!
— Да бросьте вы, дядя, опять за свое! — поднялся из-за другого стола молодой парень.
Он повернулся и пошел от стола к лошади.
— Что ж ты, дурак, обиделся? Это же дар Божий, иди погуди, не ломайся! — окликнул его дядя.
— Сатана так гудеть не может, как наш Колька! — сказал серьезно один из мужиков.
— Да как гудеть-то? — не понимал Константин.
— Стесняется он, — сказал другой мужик, — Да иди, погуди, все просят! — крикнул он.
— Коля, пожалуйста, погуди, — попросила Анна. — Я никогда не слышала.
Парень стоял в нерешительности, раздумывая.
— В последний раз, — сказал он серьезно.
Он отошел от столов еще дальше, в поле. Встал, опустив голову и растопырив руки. Было тихо, только ручей журчал на краю поляны. Вдруг в воздухе откуда-то возник низкий гул, как будто где-то далеко работал тяжелый мотор. Он становился все громче, громче, все мощнее и мощнее. Заволновались, заржали лошади, Колька медленно поднял напряженное лицо, и на столе вдруг зазвенели рюмки. Все замерли. Анна непроизвольно придвинулась к мужу и схватила его за руку. Колька поднял голову к небу, а гул его голоса поднялся куда-то вверх. Потом он вдруг бросился бегом к лошади, вскочил в седло и поскакал в поле. Все сидели тихо, как завороженные…
Анна стояла на краю обрыва. Ветер шевелил ей волосы. Внизу, под ней лежали холмы, поросшие красным лесом, поля, деревни. Анне улыбалась. Вокруг никого не было, и она тихо-тихо принялась напевать какую-то грустную и нежную песню…
В огромном зале сидели и стояли тысячи людей. Они кричали и, подняв руки, раскачивали ими в такт песне…
Анна, освещенная десятками прожекторов, стояла на сцене с закрытыми глазами. Ее сильный голос летел над залом…
Утренний туман стоял над рекой. Катер тихо шел вдоль камышей. Анна спала, положив голову на колени мужу, а он гладил ее волосы. Она проснулась и улыбнулась.
Дикие утки, хлопая крыльями, взлетели над рекой…
Спортивный зал ревел. Сотни людей вставали со своих мест, размахивая руками…
Толпа в проходе расступалась, давая дорогу к рингу, помахивая боксерскими перчатками, бежал Константин…
Он вышел на ринг, красивый, сильный, встал, подняв руки, приветствуя зрителей…
Вертолет оторвался от земли, и красный лес, машины, егеря, остались далеко внизу…
Константин спал под иллюминатором, положив голову на колени жены. Она гладила его волосы…
Закинув голову, спал Витька-охранник с открытым ртом… Голос ее летел над облаками…
Дождь нещадно лил на летное поле, на машины и людей на поле…
Анна, держась за мужа, смеясь, сбежала по трапу. Десятки рук протягивали ей навстречу зонты, букеты цветов. Сверкнула вспышка фотоаппарата…
Черный лимузин летел по проспекту, словно катер, в туче воды…
Анна прислонилась лбом к окну. Муж, отодвинувшись, звонил куда-то по телефону…
Дождь висел над крышами старой Москвы, но голос ее звучал все выше и выше…
Руки тянулись к ней из толпы под сценой. Голос ее достиг предельной высоты…
За кулисами появился Константин с охранниками. Он осторожно прошел к выходу на сцену, встал, завороженный ее голосом…
Анна повернулась и увидела мужа. Он улыбнулся…
Ударил гонг, противники, измотанные боем, разошлись в свои углы…
Константин, задыхающийся, мокрый, повернул разбитое лицо и увидел жену, стоявшую в проходе. Он облизнул кровь с губ и улыбнулся…
Анна и Константин, в вечерних туалетах вошли в зал, где проходил прием. Люди, стоявшие за столами, поворачивались к ним, аплодировали… То там, то здесь сверкали вспышки фотоаппаратов…
Газеты, журналы. Фотографии великой певицы… Анна на сцене… Анна в студии… Анна с мужем…
Фотографии известного предпринимателя, чемпиона Москвы в профессиональных боях… Константин в своем кабинете… Константин на ринге… Константин с женой…
Он бил и бил, словно взорвавшись. Противник уже шатался. Еще один удар, и он тяжело рухнул на ринг…
Константин поднял руки. Зал ревел…
Голос ее стал стихать. Анна отступила от микрофона и улыбнулась. Зал ревел…
— Эту сделку надо сделать, ребята! — Константин ударил по столу. — Просто сделать! Что здесь нового? В Италии вы работали, банк есть, товар есть, Васька в Риме сидит, уж всех усатых баб передрал! Турки ждут! Давайте, ребята, идите, идите!
Человек шесть, собравшихся в кабинете Суворова, задвигали стульями, собирая бумаги со стола.
— Турки, Константин Сергеевич, какие-то унылые, — сказал один из них — Не нравятся они мне!
— Турки тебе не нравятся! — заговорил Константин. — Негры, евреи, арабы, эстонцы! А кто тебе нравится?
— Ирландки рыжие нравятся, — улыбнулся тот.
— Ирландки? Ну так бери документы и лети завтра в Стамбул. Разберешься за день, позвонишь! Давайте, ребята, идите, делайте, что говорю!
Все вышли. Константин прошелся по ковру, глянул в зеркало. Кожа над левой бровью у него была заклеена пластырем.
Дверь снова открылась, и в кабинет прошли двое. Один из них, усатый и какой-то взлохмаченный, прошел прямо к столу и, молча, вывалил на него из кармана растопыренной куртки газетный сверток. Второй сел, спокойно разглядывая Константина.
Суворов, улыбнувшись, присел, развернул сверток, выложил из него несколько пачек стодолларовых банкнот.
— Все? — громко спросил усатый. — В расчете?
Константин, не вставая, лениво протянул ему руку.
— Ты что, Боря, обиделся на меня, что ли? — он поднял бровь. — Не хочешь мне руку по-дружески пожать?
Борис ударил его по руке.
— Ох и сволочь ты, Костя! — сказал он. — Так парня уделал, что в больнице лежит! Ну ничего, побьет и тебя кто-нибудь, вот порадуюсь тогда от души! Знакомься, — он ткнул в сторону товарища. — Курдюков, Александр, приличный человек, поговорить с тобой, дураком, хочет! — он уселся на стул.
— С удовольствием, — Константин, улыбаясь, повернулся к Курдюкову. — Выпить хотите?
— Нет, спасибо, — тот тоже улыбнулся. — Я выставляю против вас бойца. Условия обычные. Ставлю пятьдесят тысяч, и еще кое-кто поставит.
