поезд.
— Сюда, сюда, клади прямо на стол!
Он внес ее в большую серую комнату, положил на стол, на какие-то бумаги, склонился над ней, тормоша, оглянулся дико.
— Воды! Да кто-нибудь, воды!
Вбежал милиционер с графином, другой поднял Таню за плечи, слушая сердце. Андрей увидел, что это отделение милиции.
— А почему сюда? — Он рванул кого-то в форме за плечо. — Вы что? В больницу надо, в больницу!
— Да вы не волнуйтесь, сейчас…
Они положили ее в «уазик», сержант сел рядом, все глядел на Таню испуганно, бережно придерживая их чемодан.
— Да вы не волнуйтесь! — уговаривал Андрея другой.
В больнице его, как он ни упирался, выгнали в коридор. Он ходил у двери, прислушивался, привставал на цыпочки, снова ходил. Обернувшись, вдруг замер, увидев, что в коридоре, бывшем, по-видимому, приемной, вдоль стен на лавках все сидят люди и смотрят на него.
Старики с папками, мужики на костылях, какие-то дети с перевязанными лицами, девка у окна с рукой в гипсе, все молчат и грустно, испуганно смотрят на него. Он отошел, сел рядом с женщиной, державшей за руку парня, посидел раскачиваясь.
— Жена ваша? — спросила женщина.
Он кивнул, обернувшись, увидел отрешенное, белое лицо парня, его правую руку в намотанном до локтя бинте, набухшем от крови, увидел, что рука вместо пальцев заканчивается чем-то тупым, совершенно бесформенным, мокрым от крови, капавшей на пол… Дернув головой, снова встал.
— Бедная, застудилась, верно… — снова сказала женщина.
Кто-то закашлял тягуче, хрипло. Какой-то ребенок все ныл, всхлипывал в больничной тишине, и мать, причитая, успокаивала его. Не в силах более ждать здесь, Андрей вышел на лестницу, закурил.
Милиционер, молодой парень, державший его вещи, тут же подвинулся, давая ему место у перил, кашлянул вежливо.
— Вы уж не переживайте, — Он попробовал улыбнуться. — У нас доктор хороший… Вылечат.
Андрей кивнул ему, взял у него чемодан, осторожно придерживая, закрыл плотнее.
— Да я подержу… — Тот хотел помочь…
— Я сам…
— Жена у вас красивая… — сказал парень задумчиво и вздохнул.
Андрея позвали. В кабинете сидел один доктор, молодой полнеющий парень с бородкой.
— А где? — Андрей шагнул к нему, оглядываясь. — Вы что? Где она?
— Не волнуйтесь, все в порядке. Ей сделали уколы, она в палате.
Андрей сел, обмяк.
— Что у нее?
— Не знаю. Подозрение на гепатит. Но, может быть, аппендицит… Придется полежать несколько дней, если что, сделаем операцию.
— Какую операцию? Вы что, ей нельзя… Не может у нее быть ничего…
Доктор, кивая, записывал что-то, глянул на Андрея:
— Цирлина ее фамилия?
— Что? — Андрей увидел ее студенческий билет, тот, что делал Витя. — Ах да, Цирлина…
— А паспорт у вac?
— Зачем паспорт?
— Положено. — Врач смотрел в стол.
— Нет у нас паспортов… Мы студенты, наши паспорта у товарища все были… Он уехал в Москву.
— Вы поедете или останетесь ждать?
— Куда я поеду? — Андрей привстал, оглянулся. — Слушай. Ты вот что, я тебя прошу как человека… Не надо ее резать, дай какие-нибудь таблетки, и поедем мы… Нам до своих надо добраться. Понимаешь! А билет ее отдай уж мне, нужен он…
Они сидели молча. Доктор глядел в стол, перебирая бумаги. Потом протянул ему билет.
— Спасибо тебе.
— Следующий? — крикнул тот, не глядя на него. — Палата во дворе, на первом этаже… Смотри…
Когда стемнело, он высадил ее в окно прямо в больничном халате, поддерживая, провел через черемуху к дороге, где стоял, не глуша мотора, грузовик.
— Знаешь, они не спят, — смеясь, слабо сказала она. — Они пожелали нам счастливого пути…
Водитель, усатый мужик, гнал машину всю ночь. Переодевшись, она спала на плече Андрея, иногда целуя его во сне в шею. Когда вышла заря, она проснулась. Он показал ей бурые степи, сказал:
— Не бойся, теперь все будет хорошо. Это все уже наши земли, казачьи. Сначала кубанские, там донские, там астраханские, а за ними — Гурьев и вверх по Уралу наши, уральские… Здесь не выдадут… А? — Он повернулся к мужику. — Как казаки?
— А чего казаки? — отозвался тот. — Было бы куда… Снялись бы, да пошли снова…
В Гурьеве, купив билеты на поезд, они, чтобы не ждать на станции, вышли через толпу казаков, прошли через маленький шумный базар в тихие переулки. Он не сдал вещи, нес в руке, настороженно оглядываясь на углах…
Был тихий душный вечер, пыль лежала на тополях, на вишнях, во дворе старого дома, на куполах маленькой яркой церкви, ласточки ныряли с куполов…
— Давай зайдем, — предложила она. — Поставим по свечке.
Они вошли, Андрей поставил чемоданы, купил у бабки несколько свечей. В церкви было тихо, пусто, за клиросом ходил кашляя священник, в стороне молились две старухи, косились изредка на солдата, стоявшего у стены.
Обходя грубо малеванные иконы в крашеных рамах, они по очереди поставили коричневые свечи испуганно глядевшему на них Николаю Чудотворцу, худенькому, похожему на мальчика Георгию Победоносцу, огляделись, не зная, кому поставить еще.
Они ехали по грейдеру вдоль пустых пшеничных полей, свернули у забытого богом посёлка, где мазанки и скотники стояли в беспорядке без зелени, как попало, и на кучах навоза играли грязные дети, съехали с холма в горчичное поле, за полем пошла высокая трава, озера в камышах, с озер, крича, взлетали серые цапли.
Хутор стоял в такой глуши, что по пути им дважды пришлось поднять в чаще стаи жирных желтых куропаток.
Григорий, двоюродный брат Андрея, худой высокий мужик, сам вышел навстречу, обнял Андрея, кивнул Тане, понес их вещи в просторный бревенчатый дом, стоявший на высоком из степного камня фундаменте. Двора не было и забора не было, дом крыльцом уходил сразу в высокую траву, тропинка вела к сараям, где стоял мотоцикл, к бане, а слева за бугром, на котором стояли еще два таких же русских дома, в длинном чистом озере плавали, ходили берегом гуси.
В горнице сели, заговорили не спеша. Жена Григория бойко накрывала ужин, старший сын пошел затопить баню.
— Дома как? — спросил Григорий.
— Ничего. Мать, отец живы, слава богу, привет передают.
— А откуда едешь?
— Из Москвы. На море были, вот заехали по пути.
