— Домой?
— Да, — Андрей неопределенно кивнул. — Таня захворала… В себя придет, и поедем. А ты все в колхозе?
— Да, электриком так и работаю… Хозяйство вот держим, две коровы да прочее.
— А гуси на озере твои иль соседские?
— Да бог его знает, уже запутались отличать. Берем, режем, когда надо, а кто на зиму придет, тот, значит, и свой.
— Да, гусей тьма у вас.
— Это мало. Весной подохли больше, то ли болели, то ли грязь какая, отравились чем.
— Какая же грязь у вас?
— Хватает. Везде теперь грязно. Дождь пойдет, волос лезет. — Он поводил по жестким с проседью волосам. — Кепку стал носить…
Ночью после бани выпили, накинув ватники, пошли тропинкой за сараи. Таня в простой деревенской юбке помогала жене Григория доить коров. Ожившая, она улыбнулась, выглянула из хлева им вслед.
За сараем сели на доски, закурили. Мычали коровы, где-то впереди за чащей загудело трубно.
— Чего там? — спросил Андрей.
— Урал. Баржа по реке идет, вверх, в Уральск…
— А за Уралом какие места?
— Наши. Станица Чапаевская там…
Помолчали. На бугре забрехала собака.
— Ну рассказывай, — брат глянул на него.
— Чего?
— Чего… Прятаться будешь или как…
— Не знаю… Уедем мы… Вот домой заедем, повидаемся.
— Куда? На море что ли опять…
— Не знаю… Думаю в Америку уехать… Да ты не смейся.
— Я и не смеюсь…
У светлой глади озера гоготали, возились бесчисленные гуси. Чайка пролетела, крикнув больно…
— А что? Куплю ей документы. Съезжу сам сначала, посылают меня… А там придумаю…
Брат все молчал, глядел на звезды, по-осеннему яркие, густые.
— Прожить, думаю, проживем, мозги им нужны… А нет, все одно, что здесь нищета, что там. Всё равно здесь жизни нет. Ну чего ты молчишь?
— А чего говорить… Веришь — езжай. Только тоска там.
— А здесь не тоска?
— Здесь свои.
— Свои… Такие свои, что лучше чужие. Там хоть на воле будем.
— Где теперь воля… — Григорий потянулся, хрустнув суставами. — Воля… Я после тюрьмы тоже все рвался, рвался, думал, главнее — уехать подальше… Стою, было, гляжу с холма на Китай, думаю, реки там что ли другие, горы… Вот, два сына у меня… Езжай, коли тошно. А надумаешь вернуться, помогу, и дом поставим здесь…
Где-то в ночи снова загудела баржа.
В комнате тихо, слышно, как стучит сердце, звезды в окно заглядывают, столько, что светло. Они лежат обнявшись, не спят.
— Как тихо здесь, — шепчет Таня. — Я совсем здорова уже… Как тихо, будто мы одни…
— А может, останемся здесь?
— А мы смог бы здесь жить?
— А ты?
— Не знаю. Сначала смогла бы, а потом — не знаю…
Они лежат неподвижно на широкой деревянной кровати, на тугих льняных простынях.
Я почему-то вспомнила, — снова шепчет она, — как пошла в школу. Мама мне не купила портфель, не успела, все работала и работала… И я пошла с ее старой сумкой… Я так плакала тогда во дворе, даже на первый урок не пошла, все плакала… А ты помнишь?
— Да… Мы все были маленькие, в белых рубашках, в наглаженных брючках, загорелые, под чубчик стриженные… И все стоим, важные все, серьезные, знакомимся за руку, называемся по фамилии, этот такой-то, а я такой-то, оттуда-то, как маленькие графы… Хочешь вернуться туда?
— Нет, — просто, легко ответила она. — Не хочу… Правда хорошо?
— Правда… Хорошо…
Они приехали с рассветом. Город только просыпался, в улицах шли первые автобусы, во дворах кричали петухи.
Марат уже встал, его жена возилась на кухне. Они посидели, покурили в коридоре.
— Все тихо?
— Тихо. Ее искали в мае, в июне искали, а теперь тихо.
— А меня не искали?
— Кажется, нет. Но вы лучше не ходите, особенно она. Живите у меня.
Он ушел по делам, его жена, маленькая скромная татарка, накормила их, собрала маленького сына в ясли, ушла. Таня легла, задремав, они договорились, что он сам приведет ее мать сюда. Перед уходом он погладил ее по голове, она улыбнулась ему спокойно.
Никто не встретился ему, улицы уже вновь опустели, все были на работе.
Оглядевшись внимательно, обойдя несколько раз двор, он наконец прошел к ее дому. Дверь была заперта, видимо, мать была в смене.
Он прошелся по городу, решил зайти к своим, но дома тоже никого не оказалось, Соседская девочка, выглянув на стук, поздоровалась с ним весело:
— С приездом вас, дядя Андрей. Вы в школу идите, мама там ваша.
Он улыбнулся ей, кивнул, вышел из дома, прошелся до школы, но туда почему-то не вошел. Школа стояла тихая, пустая…
Марата он увидел на улице. Тот шел, спешил к нему навстречу. Андрей оглянулся тоскливо на машину, разгружавшуюся у магазина, на балконы с бельем, свернул в подворотню, сел на камень, опустив голову. Марат догнал его, тяжело дыша, взял за плечо.
— Ну говори, говори, — Андрей сбросил его руку. — Все?
— Она сама виновата. — Марат сел рядом. — Пошла зачем-то к этому… Коле. Там ее взяли.
Во двора завели мотоцикл. Через подворотню, оглядываясь на них, без каски выехал лохматый парень. Андрей засмеялся, встал.
— Ладно, — сказал весело. — Куда пойдем?
— Она уже у них в гормилиции. Мне ребята сказали, что у нее все нормально. Ее не трогают.
— Ладно, — Андрей засмеялся снова. — Надо же какой казус. Форменный казус…
Марат взял его за локоть, повел куда-то дворами, куда, он не следил.
Марат оставил его одного в Шанхае, в какой-то кухне, закрыв на ключ. Он ничего не делал, сидел все, тихо качаясь на стуле, разглядывал свои руки, складывал что-то из пальцев, какие-то фигуры… Он сидел долго.
Вернулся Марат, сказал, что ее сейчас будут отправлять на вокзале. Они снова пошли переулками, Марат ласково, не крепко придерживал его за локоть.
Они долго ждали на вокзала у багажного отделения, Марат курил, следил за подъезжавшими машинами, за пестрой вокзальной толпой, Андрей, не глядя никуда, сев на тележку носильщика, прикованную цепью к столбу, снова сдвигал, складывал сосредоточенно свои пальцы.
