затихла. Вторая во дворе тоже замолчала. Потемкин отпустил собаку, она отбежала, виляя хвостом… Сафронов и Николай уже подсаживали на забор Махотина…
Роберт проснулся, прислушиваясь удивленно. Рядом дышал кто-то. Он быстро включил ночник. Рядом с ним на кровати полулежал Филипп Ильич. Засунув холодный наган под одеяло, он сказал Роберту:
— Т-с-с… — и прислушался.
Сафронов встал на одно колено перед дверью и прицелился из карабина в замок. Николай вставил между стволом и дверью подушку. Она заглушила выстрел. Дверь отскочила вовнутрь, перья из подушки влетели фонтаном в дверь. Пуля пробила еще одну дверь, стеклянную стену в конце зала и погасила фонарь на столбе за домом.
Выбежал, вытаскивая револьвер, усатый охранник, упал, сбитый бегущими с винтовками людьми. С разбегу они вышибли еще одну дверь, она упала плашмя, придавив еще одного охранника. Сафронов и Потемкин наставили винтовки, дверь в спальную медленно отворилась, и Филипп Ильич осторожно вывел уже одетого Роберта…
Все пленные сидели перед костром, глядели с тревогой то на огонь, то на зияющую яму, откуда их достали, на суровые лица людей с винтовками. Сафронов говорил им, а Николай переводил, и ужас охватывал их.
— Я не знаю, что вы за люди и почему с оружием ходите. Может быть, вы все очень опасные! И я бы не трогал вас! — Сафронов говорил извиняющимся голосом. — Но вы у меня камни украли и тем обидели меня. Должен я, чтобы от обиды очиститься, кровью вашей умыться! — он помолчат. — Убью каждого из вас, и душа моя успокоится…
Ореховый «Кадиллак» стоял в тихой улице. Редкие прохожие шли по тротуарам. Было чистое солнечное утро. За рулем сидел Николай, сзади между Потемкиным и Сафроновым сидел Роберт. Подъехала машина, из нее вышел мужчина с «дипломатом» и подошел к ним. Он был похож, как две капли воды, на Роберта. Сафронов взял у него «дипломат», и Николай тронул машину.
— Что, брат твой тоже ювелир? — спросил Сафронов, разглядывая пачки с деньгами, лежавшие в «дипломате».
— Нет, у него строительная компания, — хмуро отозвался Роберт. — Можете не считать, там ровно двести тысяч.
«Кадиллак» остановился.
— Переведи ему, — сказал Сафронов Николаю. — Зла на нас не держи, сам виноват, слава Богу, живы все. Сто тысяч, как договаривались, а сто — это штраф, понял? Бизнес любит честных!
Потемкин открыл бутылку коньяка и налил полный стакан. Сафронов передал его Роберту, тот смотрел удивленно.
— Пей! — сказал Сафронов. — Чтобы обиды между нами не было.
Роберт стал пить, выпил, закашлявшись.
— О'кэй? — спросил Сафронов.
— О'кэй.
— Иди!
Роберт вылез из машины. Она тронулась. Роберт стоял, глядя ей вслед. Отошел с дороги и, быстро пьянея, сел на газон…
Волны шли по океану, и на волнах кричали пеликаны. Сафронов зашел в воду по колени и, зачерпнув, умылся. Подошедшая волна обдала с ног до головы и его, и Николая с Махотиным, и Филиппа Ильича, заметалась, как ребенок. Потемкин, сидя на песке, курил трубку и щурился от солнца…
Они вышли из магазина, одетые с иголочки. Нэнси засмеялась, увидев их, но они вдруг завалили ее коробочками, свертками и пакетами с подарками…
Все вчетвером и Нэнси неслись на маленькой машинке с «русских горок», и все хором вопили от ужаса…
Они сидели в кинотеатре и смотрели фильм про кролика Роджера, и, когда зажегся свет, Филипп Ильич тайком вытер слезу…
Нэнси и Николай стояли на высоком пирсе. Солнце садилось за океан…
Голые девушки плясали в ряд под сумасшедшую музыку. Дым стоял в кабаре. Сафронов, Потемкин и Филипп Ильич сидели за столом у самой сцены и пили шестую бутылку шампанского… А Филипп Ильич тайком показал пачку денег хорошенькой официантке…
На трех открытых машинах, шумя и крича, обнимаясь, они пронеслись по городу, и с ними было около дюжины девиц…
Они стояли на холме, восемь упряжек собак, груженные нарты, и все четверо в своих родных одеждах. Только на Потемкине была новая шуба. И Нэнси стояла среди них.
— Прощай, дочка, даст Бог, свидимся! — Сафронов обнял ее и поцеловал.
Потемкин обнял ее осторожно, а Филипп Ильич поцеловал в голову, и они отошли к упряжкам, оставив Нэнси с Николаем. Рослые аляскинские псы зевали на снегу. Нэнси заплакала. Он обнял ее, прижал к себе.
— Через три месяца я вернусь. Это быстро, я вернусь!
— Где же вы там жить будете, в снегу! — говорила она, плача. — Ты бросишь меня!
— Только три месяца! Ты помнишь дом, который мы смотрели? Вспомни, для очень-очень старой Нэнси, — он вынул из-за пазухи твердый пакет. — Ты не должна стареть! Это твой дом, здесь купчая. Я приеду к тебе туда! — он поцеловал ее еще раз и побежал к нартам.
Упряжки тронулись вниз с холма и передняя уже вышла на лед. С последних нарт обернулся Николай. Нэнси, прижимая пакет к груди, махнула робко рукой, побежала к обрыву…
Восемь упряжек уходили на север. Начиналась метель…
Полярное солнце светило, маленькое и злое. Восемьдесят собак тащили караван. Ворон пролетел над караваном, каркнул тоскливо.
— Наш ворон! — крикнул весело Махотин.
— Наш, — отозвался Сафронов.
Николай правил молча. Потемкин затянул песню и остальные подхватили. Впереди открылись белые холмы Чукотки…
Собаки с лаем вытаскивали нарты на побережье, когда слева, с холмов ударили пулеметы. Солнце, слепя, висело над холмами…
Собаки с нартами были укрыты в небольшой лощине. Люди лежали наверху, стреляя из винтовок в людей в белых маскхалатах, наступавших на них цепью.
— Хреново дело, Александр Степанович! — крикнул Махотин. — Даже в плен не предложили сдаться!
— А может, война какая началась? — крикнул Николай.
— Может, и война, два месяца, почитай, дома не были, — отозвался Сафронов. — Давай пулемет! Зря деньги платили, что ли?
Николай съехал по снегу к собакам, быстро распаковал тюк, стал собирать пулемет.
За цепью шли два броневика. С одного из них ударила легкая пушка, подняв фонтан снега. Ударила вторая, и взрывом Сафронова и Потемкина отбросило в лощину. Махотин скатился следом, перевернув Сафронова, растер ему лицо снегом, тот очнулся, оттолкнул Махотина:
