Храбрецы в стране, которые не жалея жизни, могут сражаться со слоном или тигром за вознаграждение — это наемные убийцы. Лишенные любви к родным, жестокие, изменчивые — отравители.
Странствующий монах, ищущая пропитания бедная вдова, нищие — это все бродячие шпионы.
Царь должен их направлять каждого в своей стране к советнику, домашнему жрецу, полководцу, наследнику престола, главному стражу ворот, охранителю гарема, главному сборщику податей, блюстителю наказаний, начальнику лесных племен. И они должны удостовериться в отношении указанных лиц, в их преданности, пригодности к делу и усердии.
Из древнего восточного манускрипта
ОБРЕТЕНИЕ НАДЕЖДЫ
Когда в сопровождении шагавшего рядом с ним Ефима Звягина не успевший переодеться Едигир, озираясь, вошел в горницу к воеводе, то первый, кого он увидел, был широко улыбающийся Соуз-хан. Рядом с ним неловко поджав ноги под широкую скамью, сидел Карача-бек. Ни слова не проронив, Едигир сделал несколько шагов и остановился перед воеводой, грузно восседавшим на высоком кресле.
— С благополучным прибытием, — сказал тот, — мне уже обо всем доложили. Молодец! И раненых нет?
— Нет… Устали только, — и он замолчал, ощущая на себе пристальное внимание гостей. Но и те молчали и не спешили вступать в разговор. Здесь находился и толмач, через которого воевода вел беседу с гостями.
— Спроси-ка, не ихние ли людишки у нас варницы повоевали? — обратился к нему воевода. Тот быстро залепетал, переводя сказанное. Соуз-хан еще не дослушав, поднял обе руки и замахал, как бы отгоняя от себя назойливых насекомых, запричитал:
— Зачем нашим людям на русский крепость нападать? Мы тихие люди, рыбу ловим, соболь, куница…
— Видел я этих ловцов соболей, — недовольно усмехнулся воевода, — схватят наших людишек и в полон волокут, а потом их ищи свищи. Я — не я, и шапка — не моя! Кто там вас, косоглазых, разберет.
— Сказать им об этом? — настороженно покосился толмач на воеводу.
— А толку, что скажешь? Все одно, отвертятся! Ты их лучше спроси, почему никакой грамоты или писульки от своего хана не везут? Никак через наши земли едут. Толмач задал вопрос и Карача-бек поспешно ответил:
— Мы за товаром едем в Казань. Какая грамота у купца может быть?
— Понятно, купцы, значит. А чего покупать едут, — воевода явно не поверил тому, что услышал, — видывал я купцов всяких, не больно-то вы на них похожи. — В ответ гости пожали плечами, как бы говоря, тебе видней.
Тогда воевода спросил Едигира:
— Случаем, не знаешь гостей наших? Но Едигир покачал головой, уставившись себе под ноги.
— Ладно, иди, отдыхай покамест. Гостей, — кивнул в сторону Ефима Звягина, — на постой определи, будь они трижды неладны. Принес их черт по нашу душу, таких глазастых. Смотри, чтобы с моего двора ни ногой в городок! А то навалится ночью сотни две вот таких 'купцов', а эти 'гости' им ворота откроют, — и он бросил недобрый взгляд на не перестающего улыбаться Соуз-хана, который тут же заговорил доверительно:
— Много денег с собой есть, могу девку вашу купить. В моем гареме была одна с ваших краев, шибко сладкий девка была… — Но потому, как воевода грозно сверкнул глазами, тут же замолчал и испуганно посмотрел по сторонам.
— И где же та девка теперь?
— Брату подарил. Просил ее шибко, вот и подарил.
— Веди их с глаз моих, — чувствовалось, что воеводе нелегко давалось спокойствие в разговоре, и Ефим Звягин, подталкивая в спину гостей, поспешил увести их из горницы.
Едигир вышел следом и в сенях столкнулся с замешкавшимся там Соуз-ханом.
— Будто раньше встречались с уважаемым, — проговорил тот, поправляя кушак. Его узкие глаза уже не улыбались, а смотрели настороженно исподлобья.
Едигир, не проронив ни слова, прошел мимо, сильно толкнув его плечом, и дойдя до конца воеводского подворья, оглянувшись назад, остановился и долго смотрел, как шли через двор Карача-бек и Соуз-хан, с любопытством озираясь по сторонам.
Он ждал нечто подобное не сегодня, так завтра, но должен был встретить людей из своей земли и то, что это оказались его давние недруги, подтверждало мысль Едигира — он окончательно стал чужим и ненужным своему народу. Теперь там другой хан, и никто не вспомнит о нем бывшем хане Едигире, можно забыть свое имя. Теперь для всех он — Василий, Тимофеев сын.
Но жила еще в нем, не покидая, острая боль несогласия с происходящим, которую постоянно носил с собой и не мог избавиться, как от старых стертых сапог, она мучительно душила, терзала его. Верно, он и умрет с этой болью, не сумев от нее освободиться. Пусть будет так…
Он не заметил как чуть не налетел на торопливо идущего ему навстречу Тимофея.
— Батюшки, святы, живым вернулся! — закричал тот, ткнувшись мокрой от дождя шапкой ему в плечо, — а мы уж и не чаяли дождаться тебя. Думали, точно, или в лес обратно подался, или зарезали тебя басурманы.
Едигир усмехнулся и с неожиданной для себя радостью прижал его к себе, выкатившиеся из глаз слезы смешались с каплями дождя, беспорядочно падающими на лицо.
— Возьмешь к себе? — спросил у Тимофея. — А то к Алене в дом идти не хочу.
— Отчего ж не взять, ты у нас теперь герой, сам воевода про тебя мужикам говорил. — И они пошли в дом, где когда-то он жил на постое. Но неожиданно вечером пришла Алена, ворчливо заявившая с порога:
— Вернуться вернулся, а глаз не кажешь. Али чужие стали совсем? — Едигир смущенно заулыбался, запустил ручищи под шапку, не зная, что и ответить, а она продолжала. — Собирайся, пошли! Щи стынут. Дома обо всем расскажешь. — И под насмешливые взгляды мужиков Едигир смущенно поднялся и неловко зашагал вслед за Аленой. Она без умолку тараторила на ходу и про дурную погоду, и про свою работу на воеводском дворе, рассказывая обо всем понемногу и сразу.
… Оставшись одни в доме, куда их отвел сотник, Карача-бек и Соуз-хан огляделись, подошли к большой печке, жарко натопленной по случаю непогоды, и долго разглядывали причудливые изразцы, Соуз-хан даже заглянул в топку, пытаясь определить, откуда идет тепло.
— Никак не могу понять, где костер у них тут? Карача-бек, которому уже приходилось видеть печи, снисходительно посмотрел на него:
— Дрова сгорели, а тепло осталось, неужели не поймешь?
Но сколько он не пытался объяснить Соуз-хану устройство печи, тот только бестолково таращил глаза, несколько раз повторил слово 'шайтан', а потом и вовсе утратил всякий интерес к таинственному сооружению.
На кровать он тоже отказался лечь, а постелил овечий тулуп на пол и устроился прямо там. Едва собрались спать, как в дверь кто-то осторожно постучал. Карача-бек вытянул из ножен кинжал и, не слышно ступая, приоткрыл ее. Выглянул в сени. Там стояли два мужика, смущенно улыбаясь, переминаясь с ноги на ногу.
— Менять хотим, — сказал один из них, — и протянул Караче-беку мешочек соли.
Тот взял, лизнул ее, удовлетворенно кивнул головой и знаком пригласил пройти в горницу. А затем спросил, подбирая русские слова:
— Что надо? — и потряс мешочком.
— Деньги, — ответил первый, — меха можно. Карача-бек глянул на Соуз-хана как бы спрашивая у него одобрения, а потом полез в кожаный кошель и, вынув оттуда несколько золотых монет, поднес их
