так хочу.
Карача-бек взял себе жену еще две зимы назад. У них уже рос сын, но, зная переменчивый нрав своего повелителя, не хотел он перевозить семью в ханскую ставку. Ох, как не хотел! Вдали от ханских слуг и родичей жить спокойнее. Охрана у них надежная, стены высокие и никакой враг пока не грозит им. А тут, рядом с ханскими женами и наложницами, только успевай поворачиваться да бояться каждого неосторожно оброненного слова. Но хан хитер и великолепно понимает, что при нем семейство Карачи-бека будет порукой верности его. Хитер хан…
— Хорошо, мой повелитель, я привезу их сюда, — наклонил голову Карача-бек, — пусть будет по- твоему.
О прошении мира и обязанностях государя
Государь слабый, подвергшийся нападению со стороны сильного должен во всех случаях уступать, преклоняться перед силой, будучи подобным камышу, склоняющемуся перед бурей. Ведь, кто преклоняется перед сильным, поклоняется Небу.
Следует бороться, вовлекая в бой все силы. Ведь, храбрость может устранить все затруднения. Это закон для война — сражаться, не думая о том, что ожидает его — победа или поражение. Имеется три вида завоевателей: справедливый, алчный и дьявольский. Завоеватель справедливый удовлетворяется, когда враг подчинен.
Завоеватель алчный удовлетворяется, когда враг подчинен, получены земля, богатства и ценности.
Завоеватель алчный удовлетворяется, когда враг раздавлен, получены земля, богатства, деньги, сыновья, жены, родственники своего врага и лишит их последнего — жизни.
Из древнего восточного манускрипта
ЯРСУЛЫ[5] ЯРОСТНЫЙ ВОИН
Не верилось Едигиру, что уже который год, как он перестал быть ханом сибирской земли. Он потерял все: и землю отцов своих, и друзей, и даже имя. Теперь он был всего лишь воином, живущий рядом с другими такими же, несущими охрану городка у русских купцов. Никто и не подозревал, что на дозорную башню поднимался в караул тот, кто совсем недавно вел в бой сотни, чей приказ был законом, кто слал грамоты соседним государям и получал такие же от них. Расскажи он кому-нибудь об этом — подняли бы на смех, стал бы посмешищем среди товарищей. А сейчас он всего лишь воин.
Он стоял на дозорной башне, вглядываясь в сторону поднимающегося над лесом солнца, туда, откуда он пришел в городок с притаившейся за каждым деревом смертью. Смерть удалось обмануть, перехитрить. Так же легко можно обмануть и людей, которым вовсе не интересно твое прошлое. Зачем оно им, твое прошлое? Но он-то помнил, ясно и отчетливо помнил, как волком, крадучись, уходил с земли отцов, обложенный со всех сторон охотниками, в то кровавое лето. Уходил, ожидая встретить близкую смерть, но где-то разминулся с ней, прошел соседней тропой. И он как бы заново увидел и пережил то лето, когда уходил со своей земли, не думая о возвращении.
…Едигир со стоном провел рукой по ступням разбитых в кровь ног. Идти дальше он не мог… Все. Силы оставили его. Он в изнеможении упал на землю и лежал так, раскинув руки. В голове смешались дни и ночи, проведенные им в пути. Сколько дней он бредет вслед за солнечным диском, медленно ползущим по небу? Если бы у него были крылья, чтобы, подобно птице, взлететь над бесконечными лесами и парить над миром злобы и ненависти. Если бы…
Едигир поискал в траве листочки лечебной травы. Нашел и стал прилеплять их к разбитым ногам, морщась от боли и скрипя зубами. Закончив это болезненное занятие, откинулся на траву и, полуприкрыв глаза, сквозь подрагивающие ресницы, поглядел на небо. Там, наверху, бойкие облачка гонялись друг за дружкой, как малые дети. Они то сливались в одну общую массу, то разрывая некрепкие связи свои, плыли по небу порознь.
'Как дети малые… Ни забот, ни тревог. Если бы и мне так…'. Но не выбросить из головы тягостные воспоминания об убитом брате, ненавистном пришельце Кучуме, потере любимой.
'Клянусь духами всей Земли, что отдам левую руку, лишь бы стать другим человеком, забыть обо всем, начать жить иначе. Клянусь!'
И, словно в ответ на его мысли, где-то по соседству громко застрекотала сорока. Едигир мгновенно встрепенулся и сел, прислушиваясь, внимательно осмотрелся кругом, руки сами собой потянулись к сабле и луку. Он сидел на невысоком пригорке на опушке соснового леска. Красноватые стволы огромных сосен круто уходили в небо и будто упирались в него ветвями, цепляясь мохнатыми кистями макушек за плывущие облачка. Откуда-то сверху послышалось цоканье белки. Едигир легко нашел пушистый рыжий комочек, прыгающий по вершине одной из сосен. Вот белка добралась до ствола дерева и спряталась за ним, смешно подглядывая оттуда, поблескивая бусинками глаз, за кем-то невидимым Едигиру.
'Верно, там люди', — решил он, быстро натянул сапоги, позабыв про раны, с силой повел плечами, разгоняя кровь, ощущая каждую мышцу. Так всегда с ним случалось, в преддверии схватки.
Он подумал, что его настигли воины, посланные Кучумом. Но это было невероятно, найти его в лесу через столько дней странствий… Он и сам сейчас плохо представлял, где находится, понимая единственное, — это земля другого народа. Удивительно, как за столько дней пути он ни разу не встретил ни одного человека.
Но рано или поздно такая встреча должна была состояться, и Едигир был готов к ней.
Конечно, обидно умереть вдалеке от своей земли, на чужбине, не имея рядом даже единственного друга, который предал бы твое тело земле, сообщил близким о гибели, но такова судьба воина — беспрестанно играть в прятки со смертью.
Неожиданно сзади громко каркнул ворон, тяжело опустившись на сосновую ветку, и Едигир невольно вздрогнул, споткнулся, зацепившись ногой за корневище, чего ранее с ним никогда не случалось.
'Тьфу ты, вестник смерти! Думаешь поживиться за мой счет?! Уж не хоронишь ли меня? Рано! Я еще жив и так просто не сдамся! Или я не воин рода Тайбуги? Не бывать по-твоему! Не бывать…'
И Едигир, приложив ладонь к губам, застрекотал по сорочьи, подавая птице сигнал опасности. Ворон, извечно острожная и чуткая птица, не разобравшись, не успев оглядеться, тут же поднялся недовольный и, устало взмахивая черными поблескивающими на солнце крыльями, поплыл над лесом и затерялся меж красноватыми стволами неподвижных сосен.
Едигир глубоко вдохнул пахнущий смолой воздух и обычное спокойствие вернулось к нему. Значить, можно в очередной раз обмануть вестника ночи, забирающего людей в иной мир. Он сам множество раз посылал его с летящей стрелой или режущей воздух саблей. Так почему он должен умереть сейчас, сегодня?! Нет, далеко еще ему до могильного холода земли.
'Рано, рано еще, погоди немного, — повторял Едигир полушепотом, перебегая, пригнувшись, от одного дерева к другому, — моя игра пока не окончена, моя стрела еще не выстругана, тетива не спущена, поживем еще…, поиграем…'
И тут он увидел медленно пробирающихся меж деревьями трех мужчин, идущих неторопливо и без опаски. На плечах у всех были тяжелые мешки, за плечами колчаны с луками и стрелами, а на поясе болтались длинные кинжалы. Судя по их угрюмым лицам, залитым потом, шли они издалека и ноша изрядно вымотала их.
Едигир внимательно вгляделся в глубь леса, прислушался, пытаясь уловить шаги иных людей, которые могли бы двигаться следом, но не различил даже малейшего шороха.
'Что ж, — усмехнулся он, — голодный волк троих сытых всегда одолеет. Справлюсь'.
То, что можно беспрепятственно пропустить встреченных людей, поскольку его они не видят и никакого вреда принести не могут, он не сомневался. Но… слишком давнее скитание по лесу и острое чувство одиночества толкали его к людям, хотя оно, это чувство и таило в себе опасность, но тяга к людским голосам, теплу очага порой необъяснима и выше, сильнее его Легче умереть у вражеского порога, чем в безвестности и одиночестве в глухом лесу.
