ребенку.
Но девушка тоже вышла из лифта и пошла рядом с Аннабел по коридору. Она говорила, понизив голос, но неторопливо, будто бы сама старалась успокоиться. Руки у нее дрожали, и ей никак не удавалось открыть сумочку.
— Он послал мне письмо, — сказала девушка. — Я получила его в тот вечер, когда он умер, в тот самый вечер. Ужасное письмо, так нельзя писать о жене, он во всем винит вас, я не понимаю...
— Зайдите, — сказала Аннабел, — и сядьте.
Сама она прошла в смежную комнату, полутемную из-за опущенных жалюзи. Ребенок еще крепко спал в своей кроватке, нянька что-то усердно шила, ухитряясь, как умеют итальянки, делать это в темноте.
— Через полчаса я его разбужу, — сказала Аннабел, — а пока сходите и погладьте его вещи. Я буду занята с моей секретаршей, так что можете не возвращаться до шести.
Не отрываясь от шитья, няня ответила, что девушка из здешней прачечной еще утром перегладила всю одежду ребенка. Она явно была намерена остаться в номере и разузнать, о чем станет говорить новая гостья, скрывавшаяся от нее в соседней комнате.
— Вы были сегодня в церкви? Разве вы не пойдете к вечерней мессе?
— Месса начнется только в полседьмого. Если нужно искупать ребенка, я останусь. Одну мессу пропустить — не ахти какой грех.
Аннабел сняла вуаль, небрежно бросила ее на кровать и так же небрежно проронила:
— Ну ладно. Вам не темно тут шить?
— Я боюсь его разбудить.
Вернувшись в гостиную, Аннабел бесшумно притворила за собою дверь.
— Вы говорите по-английски? — спросила она
— Нет, — отозвалась Марина, но ее красивые глазки метнули в сторону смежной комнаты выразительный взгляд в знак того, что она осведомлена о присутствии там няньки и ее упорном нежелании уйти. Потом она безмолвно возвела их кверху, как бы говоря, что такова уж жизнь.
Достав из сумочки письмо, она вручила его Аннабел.
— Если у вас есть какие-то счета, — будничным тоном сказала Аннабел, — ими займется мой адвокат. Он приезжает завтра, рано утром. Садитесь же.
— Нет, платить ничего не нужно, — Помня о няньке, девушка отчеканила эту фразу несколько громче, чем требовалось.
— Что ж, хорошо. Не говорите так громко, Марина, вы разбудите ребенка. Все расходы, связанные с похоронами, оплатит мой адвокат, — говоря это, Аннабел пробегала письмо глазами.
Когда она перевернула страницу, Марина ответила, старательно подхватив заданный опытной актрисой тон:
— Я это запишу. Вы не знаете, синьора, кто займется организацией похорон?
— Мистер О'Брайен и синьор Леопарди взяли на себя все хлопоты. Похороны начнутся в три часа. Следствие в одиннадцать. В квестуре, вы ведь знаете?
— О да, конечно. Мне нужно прийти?
— Нет, это вовсе не обязательно, — сказала Аннабел. — Постойте-ка, что это здесь о вечеринке... С ума, что ли, они сошли? Как я могу в такое время ходить на вечеринки?
— Я тоже так подумала. Нужно быть сумасшедшим, чтобы писать вам о вечеринках.
— Наверное, не читали газет. Даже при жизни мужа я бывала так занята на съемках и с ребенком, что на вечеринки у меня не оставалось времени. Ходила изредка, на самые немноголюдные, — она дошла в письме до места, где Фредерик жаловался, что она постоянно посещает «оргии с раздеванием». — Особенно не выношу эти сборища возле бассейнов, где все веселятся чуть ли не голыми. — Она помахала письмом, зашуршав страницами: — Посмотрите-ка, вот это письмо... Вы сняли с него копию?
— Нет, а разве нужно?
— В этом нет необходимости, если я оставлю его у себя. Мой адвокат вам скажет, какие копии ему нужны. А это что за бумаги? — Аннабел указала на поднос, стоявший между ними на столе.
— Здесь все просмотрено, синьора.
— Отлично. Тогда мы кончили. Спасибо, что пришли в воскресенье.
— Это пустяки. У вас такое горе...
Аннабел подошла к двери, ведущей в коридор, и отворила ее.
— Вы знаете, где лифт? Если появится что-нибудь новое, сообщите. Можете позвонить мне или синьору Леопарди. До свиданья.
— До свиданья.
Девушка смотрела жалобно, но не решалась ничего сказать, боясь ушей, прилежно слушавших за дверью смежной комнаты. Она вышла, дверь закрылась, но еще не успела щелкнуть, как Аннабел натренированной рукой снова распахнула ее в самую последнюю секунду.
— Да, вот еще... — Она вышла следом, беря Марину за руку и увлекая за собой в сторону лифта, — зайдите ко мне на квартиру, у вас ведь есть ключи...
Они удалились на такое расстояние от номера, что подслушивать и подглядывать за ними стало невозможным.
— Я ни разу в жизни не была на оргии, — сказала Аннабел.
Девушка вдруг разразилась потоком взволнованных фраз:
— Простите меня, умоляю вас, простите, синьора, — заклинала она Леди Тигрицу. — Я любила вашего мужа, но, прочитав его письмо, я поняла, что он этого не заслуживал. Я никогда ему не навязывалась. Сегодня у меня дома был один репортер, он расспрашивал меня о нашем романе. Он и сам много чего наговорил мне и все допытывался, была ли я в той церкви, где за Фредериком гонялись дамы. Он сказал...
— Ш-ш-ш, — Аннабел схватила ее за плечо и поднесла палец к кнопке лифта. И направо и налево коридор был пуст, но как знать, что происходит за любой закрытой дверью.
— Успокойтесь же. Не надо так огорчаться, — сказала Аннабел.
Девушка все еще плакала, но, казалось, несколько повеселела, облегчив душу.
— Что за репортер? Говорите тихо.
Марина понизила голос.
— Не знаю, как его зовут. Такой высокий, белокурый. Он немец.
— Что вы ему сказали?
— Я сказала, что и близко не подходила к той церкви. И это правда. Я сказала ему, что бываю у мистера и миссис Кристофер, так как шью распашонки для их сынишки.
— Молодец. Вы не показывали ему письмо?
— Нет, о нет. Он предлагал мне денег за историю моей любви, но о письме не говорил ни слова. Ваш муж, наверно, помешался. Ни о чем подобном он никогда прежде со мной не говорил.
— Вы думаете, он сошел с ума?
— Конечно. Мне иногда и раньше так казалось, когда он начинал вдруг проклинать свою судьбу.
В коридоре открылась одна из дверей. Охорашиваясь и обсуждая, не похолодало ли на улице, вышла пожилая пара в вечерних туалетах. Он одергивал на ходу смокинг, она, поведя плечами, поправила белую шерстяную накидку. Они подошли к лифту.
— Вам вниз? — спросила Аннабел по-итальянски и нажала кнопку, вызывая лифт.
Вверх ехать было нельзя, так как лифт не поднимался выше, но ни он, ни она об этом не упомянули и вообще не сказали ни слова. Приветливо кивая, они показывали жестами, что едут вниз. Эти двое не понимали по-итальянски.
Лифт пришел.
— Вы верите мне, вы меня простили? — спросила девушка.
— Всего хорошего, — сказала Аннабел; она втолкнула ее в лифт вслед за пожилой четой, потом приветливо кивнула — не девушке, а как бы всем троим, дверцы захлопнулись.
К вечеру благодаря ее усилиям слухи об оргии как будто пошли на убыль. Ребенок спал. Аннабел отдыхала, дожидаясь Луиджи, который должен был вот-вот прийти и пообедать вместе с ней. Тем временем
