Прочерк

девчонка

Твоими глазами глядела,Когда, надышавшись морем,Я возвращалась домой.По эту сторону смерти,Рукою держась за сердце,По эту сторону смерти

Я вести торжественной жду.Я слышу памяти шорох,Я слышу цоканье белок.Такая бывает ясность

Сознания – только в бреду.

1940 Ольгино

ОТВЕТ

Л. А.Неправда, не застлан слезами!В слезах обостряется взгляд.И зорче мы видим глазами,Когда на них слезы горят.Не стану ни слушать, ни спорить.Живи в темноте – но не смей

Бессмысленным словом позорить

Заплаканной правды моей.А впрочем, она не заметит,Поешь ли ты иль не поешь.Спокойным забвением встретит

Твою громогласную ложь.

1940

* * *

Нам слово гибель, узкое и злое,Привычней слов: письмо, береза, дом.Оно свое, оно как хлеб родное —Ведь запросто мы с гибелью живем.Надеешься еще? Оставь, не лги.Возлюбленный погиб, Париж погиб.

1940

* * *

И теми глазами,Которые видели море, Сенат и тебя, —Устало слежу за горами, песками, орлами,За розовыми, пышно взбитыми облаками.Чужбина.Ну что ж, поживем, ничего не любя.

3 ноября 1941

Эшелон Казань – Ташкент

* * *

...А те, кого я так любила,Кем молодость моя цвела, —Всех деловитая могила

По очереди прибрала.Я к ним хочу, к моим убитым.Их голоса во мне звучат.На пустырях тайком зарытым

Рукой бесстрастной палача.И к ним, в боях под Ленинградом

Наш грех искавшим искупить.Я к ним хочу. Я с ними рядом

Достойна голову сложить.

6—7 февраля 1942 Ташкент

БЕССМЕРТИЕ

М.1И снова карточка твоя

Колдует на столе.Как долго дружен ты со мной,Ты, отданный земле.Уж сколько раз звала я смерть

В холодное жилье.Но мне мешает умереть

Бессмертие твое.2Ты нищих шлешь, но и они немеют.Молчат под окнами, молчанием казня.И о тебе мне рассказать не смеют,И молча хлеба просят у меня.3Но пока я туда не войду,Я покоя нигде не найду.А когда я войду туда —Вся из камня войду, изо льда, —Твой фонарик, тот, заводной,Ключик твой от двери входной,Тень от тени твоей, луч луча —Под кровавой пятой сургуча.

Июнь 1943

В ТИФУ

«И твердые ласточки круглых бровей...»Не надо. Не надо. Не надо.«Сказать, что они отлежались в своей...»Какая от слез прохлада!Какая отрада – сквозь лютый зной

Схватиться за слово поэта,Чтоб строки на север вели за собой

К могиле, затерянной где-то.

1942–1943

Ташкент ОТРЫВКИ ИЗ ПОЭМЫ

Они тогда еще живыми были,Те мальчики, те сверстники мои.Их навсегда еще не разбудили.По улицам немым не провели.И мы тогда еще живыми были.Не вдовами, не совами в ночи.Тогда еще нас не приворожили

Бессонных окон желтые лучи.Мы, кажется, тогда живыми были...Но что же ты? о чем ты? замолчи.Пиши о детстве, если ты не хочешь

Свихнуть с ума. Не то смотри – вот-вот

Подпрыгнешь ты, заблеешь, захохочешь,Заплачешь в голос и махнешь в пролет.Лицом в слезах о каменные плиты,Как, помнишь, Гаршин – бедный, дорогой, —Не камнями, но казнями убитый, —Лицом в слезах о камни мостовой.Пиши о детстве. «Ковш душевной глуби»Прижми к губам и медленно тяни

Сквозь немотой обугленные губы

Студеные, все в невских льдинках, дни..........................Паркеты скрипят под ногою.В Италию я не вошла.Не веришь за окнами зною,Такая в Испании мгла.В коричневой тьме инквизиций

Угрюмый покоится зал.Мадонны одной бледнолицей

Меня удержали глаза.Ей даже воздух тронуть больно.Бровям печали не поднять.Я отодвинулась невольно —Мир от нее не заслонять.Опущены глаза, но видят:Дорогу видят, воронье,Людей, которые обидят

Упрямца милого ее.В бессонном сне ей снятся, снятся

Следы в пыли и вой камней.Ей тоже, кажется, семнадцать,Не больше, кажется, чем мне, —Но в тьме такое разглядела,Такое видит впереди,Что сына худенькое тело

Не смеет прижимать к груди.Над сыном цепенеют пальцы —Любимого нельзя спасти, —Напрасно худенькое тельце

Ты станешь прижимать к груди.Расслышала ль она молчанье

Ночей – там, у ворот тюрьмы, —Где в тайном чаянье прощанья

Год молча простояли мы?Машины каждую минуту

Сворачивали от моста,И кто-то прошептал кому-то:«Опять сюда. Опять сюда».Сюда... И, нас пронзив огнями,Бесшумно замедляет ход...Не ты, не ты ли вместе с нами

Молчала около ворот?Она томится без названья,Та гибель, та немая ночь...И бомбам не взорвать молчанья!Молчать невмочь и петь невмочь.Я помню осенью на Каме

Почтовый ящик над рекой,С облупленными боками,Весь вылинявший такой,И вдруг старуха закрестилась

И перед ним на мостовой

В пыль на колени опустилась —Она ему, ему молилась,Письма просила у него.И я готова помолиться

И ящику, и небесам,И тополям, и вольным птицам,И мертвых светлым голосам —О жизни мальчика родного,Увиденного в раннем сне,Младенце-Слово, Боге-Слово...В какой сейчас он стороне?Не он ли там, вдоль стен из глины,Бредет, все голоден, все бос?Хлебнуть от мутных вод чужбины

Ему сегодня довелось.Но я не верю, я не знаю,Не верю в крест, не верю в меч.К тебе я руки простираю,О человеческая речь!Вот он бредет, усталый мальчик...О чем заводит песню он?Что, если б этот мальчик-с-пальчик

К спасенью был приговорен?

1943–1944

Ташкент – Москва – Ленинград – Москва

* * *

Мы расскажем, мы еще расскажем,Мы возьмем и эту высоту,Перед тем как мы в могилу ляжем,Обо всем, что совершилось тут.И черный струп воспоминанья

С души без боли упадет,И самой немоты названье,Ликуя, рот произнесет.

1944

* * *

Среди площадной и растленной —Из всех рупоров, наизусть!..Ты вправду бываешь надменной,Лишенная голоса грусть.Беззвучна – а громче салюта.Ты жизнь обняла, как вода, — Глубокой печали минута,Пока я жива – навсегда.

Март 1945

* * *

С тех пор как я живу ничья

В суровом вихре лет, —Легко струится жизнь моя,Но жизни больше нет.Она осталась за чертой

Далекой той весны,Улыбки той и песни той,Что в прах превращены.

Май 1945

* * *

Теперь я старше и ученей стала

И прятаться умею от тоски.А может, и она слегка устала,И ей за мной гоняться не с руки.Как бы там ни было, мы разминулись с нею,И я о том, конечно, не жалею.Но было что-то доблестное в ней,Пронзительное что-то и живое,Как зыбкой