начинается. Я туда. Бегу не в целый рост, а пригнувшись. А мотоцикл, слышу, отстал. Он по некошеному не может, ему жито колеса путает.
Когда я пришел домой, меня командир спрашивает: 'Это ты бежал - строчили?' - 'Я'. - 'Ну, докладывай'.
По моему докладу наши обстреляли штаб. Из батареи. Когда в первый раз ударили - промахнулись, а второй - мы услышали взрыв, потом увидели высокий огонь, и когда дым рассеялся, ничего не стало: ни красной крыши, ни дома. Гладкое место.
Я любил в разведку ходить. Разведчик - самая интересная служба. Ничего у тебя нет, только два глаза, а ты можешь неприятелю больше бед наделать, чем двумя бомбами. Но был у меня случай, когда я слезами плакал, что разведчикам не полагается пулемета, або малесенькой гранаты... Послали меня в село Кальченки посмотреть, есть ли там у неприятеля танки. Пришел я, гляжу - немцев что-то маловато на улицах. Тогда я направился поглубже в тыл, за село, поглядеть, что у них там есть. Вышел я в поле и вижу: наши два лейтенанта, в одних гимнастерках, без ремней, без сапог, стоят неподвижно посреди поля, и руки и ноги у них веревками скручены. Вокруг - немцы. Офицер что-то читает, а солдаты молчат. Офицер подошел к одному лейтенанту и по-русски спросил: 'Что ты перед смертью скажешь?' А он ему вместо слов плюнул. Офицер утерся и заорал. Тогда их обоих положили на землю, потом принесли маленькие черные бочоночки - знаете, кругленькие такие, с бензином, и начали их поливать. И подпалили. Я не мог смотреть, я пошел прочь. Я не видел, как они горели, я только слыхал, как они из огня кричали: 'Уничтожим вас, проклятых!'
Я пошел прочь. Я долго слышал, как они горели и это кричали.
В ПЯТНИЦУ
Это была пятница. Раньше мама в этот день всегда варила рыбу, - с перцем, с луком, с морковкой.
А как пришли немцы, мы не стали в очередя ходить: немцы евреев за шиворот выбрасывали и поляков подговаривали.
Но одна тетенька-полячка (она метала и поливала наш двор, она была сторожиха) так она нам все равно хлеб доставала.
Хорошая полячка такая!
Так в ту пятницу мы проснулись от шума на улице. Хеник крикнул: 'Пожар!'
Мама боялась из страха итти, а мы с Хеником вскочили и побежали.
Около нашего дома базар. Там стояло много людей. В середине я увидела палки такие, и на них висели за горло трое людей. А рядом стояли три немецких офицера и громко смеялись.
ДЫМ
Отец ушел в Красную Армию. И только мы с ним распрощалися - в деревню пришли румынцы. Они по- другому одеты, чем германцы, но они все равно фашисты. Двое румынцев зашли в наш двор и спрашивают: 'Тут есть русские?', - а мы отвечаем: 'Нет'. Потом они велели всем со всей деревни выйти из домов. Они кричали: 'А ну, выходите, выходите!' Мы из дому вышли, но потихоньку спрятались в сено возле речки, а другие, которые не спрятались, тех погнали в поле - ой! они идут, а за ними четырнадцать штук румынцев с винтовками. Их собрали в поле, а потом разделили: женщин и детей в одно место, мужчин в другое, а которые барышни - в третье. Мужчин они так мучили, так мучили, что мы потом видали: все их лица изрезаны в кровь, и женщин не так сильно, но тоже мучили, и когда они просились пойти домой за хлебом, то не пускали. Мы лежали в сене и сильно боялись, нам даже есть со страху не хотелось. А ночью румынские часовые убежали, мы вдруг увидели наши машины, наши танки, и советские взяли румынцев в плен, а всех людей выпустили на волю. Люди с такой радостью вернулись в свои дома, что вы и сдумать не можете.
Скоро после румынцев я потерялась от мамы.
Когда фашисты начали бомбить, мы ушли из нашего местечка Лева в деревню Керженицы, а из Кержениц, скоро после румынцев, в Боюш. Но только мы там стали жить - прилетели фашисты и скинули бомбы. Мама подняла маленького братика на руки, а меня потащила за руку, и мы побежали. И вдруг выпустилась мамина рука. Я хватаю руками, гляжу глазами, и никого не схвачу - только дым. Кругом дым, и мамы больше нет. Потом дым разошелся, стало видать дома, и других людей, и лавочки - а мамы все нет. Я стою на дороге и плачу.
А тут наши начали отступать. Машины, подводы, танки едут медленно по дороге. Я стою и плачу. Один боец мне говорит: 'Девочка, что ты плачешь?' - 'Я маму потеряла'. - 'Ну, садись с нами, мы тебя отвезем в Россию и сдадим в детдом. Там тебе будет хорошо'. - 'Я не могу маму тут оставить, вдруг ее румынцы поймают и будут мучить. Я видала, как румынцы мучают'.
Но потом мамы нигде не было и я села на эту подводу и поехала. Тут с ними отступала еще одна женщина. Она варила бойцам кушанье, а я помогала ей. Со мной все бойцы и лейтенанты были ласковые, угощали меня и жалели. Один лейтенант, Иванов, брал меня за дочку. Он хотел меня отправить к себе домой, к своей мамаше. Я его называла отец. И другой, старшина, осетин, тоже хорошо меня смотрел, и они все промежду себя спорили - старшина и отец - как лучше надо меня смотреть.
Рассталась я с ними только в Херсонской области. Они пошли наступать и меня с собой не взяли. Из штаба вышел приказ: сдать девочку, значит - меня, в сельсовет, а оттуда в детдом. Приказа надо слушать, а то я с ними вовек не рассталась бы.
ЛЮБЛЮ
Доехали мы с мамынькой на эшелоне до Днепропетровска. Ночью немец бомбардировал наш поезд. Все повыскакали кто куда, и тут я мамыньку свою потеряла. А я знаю в темноте, куда она подевалась? Я пошла в город ее искать. Там одна дамочка взяла меня пока к себе жить. Я ночью жила у нее, а днем я ходила искать. Спрашиваю милиционера: вы не встречали такую и такую мамыньку? А он мне честь покажет и говорит: не видал. Уже немец приступил близко. Всем велили уходить, но я не ушла. Я бегала на вокзал, где лежал наш эшелон, и всех по лицам смотрела, пока их еще не убрали, нет ли под досками мертвой мамыньки?
И вот в один день немцы вбежали в город. Тут завод горит, а они мимо бегут с ружьями. Один не бежит, идет по панели, будто бы он уже гуляет. А я знаю - офицер он или солдат? гуляет и все. И тут стоит мальчишка и смотрит. Он его по-русски спрашивает: 'Ты Сталина любишь?' Хорошенький такой мальчишка, в ботиночках и курточке. Он отвечает: 'Люблю'. Немец наган вытащил, переложил с руки в руку и говорит: 'А может, не любишь?' А мальчишка ему обратно отвечает: 'Нет, люблю'.
У него глазки были голубые.
Тогда он сразу в него выстрелил, а я побежала.
