подметать. Безделье душу вымотает и до добра не доведет.
Метель улеглась, утро было тихое, серенькое, реденький снежок падал с неба. Лунин медленно брел между изб по улице, как вдруг услышал характерное тарахтенье. К деревне приближался самолет 'У-2'. Лунин приподнял голову и увидел, как он выполз с западной стороны из-за леса и низко-низко перетянул над крышами, двигаясь к аэродрому. 'Неужто из Ленинграда? — подумал Лунин. — И без сопровождения, один. На таком безоружном тихоходе повстречать над озером 'Мессершмитт' радости мало…' Он вспомнил, что Уваров летает на 'У-2'. А вдруг это Уваров?'
Лунин взошел на крыльцо, почистил ноги еловым веником и поднялся в столовую. Обычно за завтраком он встречался в столовой с Проскуряковым и Ермаковым, но на этот раз столовая оказалась совсем пустой. Он с удивлением убедился, что ему предстоит завтракать и полном одиночестве.
Хильда подала ему завтрак.
— Еще никто не завтракал, — сказала она. — Комиссар дивизии прилетел, и все пошли встречать его на аэродром.
Лунин всегда радовался встречам с Уваровым, потому что Уваров был очень ему интересен. Встречался он с ним в землянке Рассохина или в лётном кубрике в присутствии двух-трех очень близких людей и разговаривал попросту, почти как с равным, без всякой торжественности. Здесь же дело было совсем другое: здесь находился полк, и в полк этот прибыл комиссар дивизии; естественно, что встреча должна была носить вполне официальный характер. Здесь Уваров — не хорошо знакомый, близкий человек, а начальник; и Лунин, который терпеть не мог лезть на глаза начальству ни до войны, ни теперь, заторопился, чтобы поскорей позавтракать и уйти.
Прилет Уварова отчасти даже, встревожил Лунина. Если Проскурякову и Ермакову известно что- нибудь о вчерашних похождениях Серова, так появление комиссара дивизии только к худшему. Командование полка нетрудно было бы уговорить посмотреть на поступок Серова снисходительно, но в присутствии такого высокого начальства они, пожалуй, не осмелятся выгородить его.
Наскоро поев, Лунин, как всегда, направился к техникам своей эскадрильи, а от них — в ПАРМ. Проведя в ПАРМе около часа, он вышел оттуда вместе с Деевым, который торопился на комсомольское собрание, происходившее в избе, где жили мотористы.
— Ко мне сегодня заходил Серов, — сказал Деев.
— Когда? — удивился Лунин.
— Когда вы завтракали.
Деев чуть-чуть усмехнулся, и по этой усмешке Лунин понял, что Серов, проснувшись, сразу пошел к парторгу и рассказал всё.
— Что же вы ему сказали?
— Я? — переспросил Деев. — Ничего. А что ему сказать? Он сам не хуже меня понимает. По-моему, пустяки. Такой не сопьется. Здесь другое плохо…
— Другое? — спросил Лунин.
— Тоскует он очень, — сказал Деев. — Дела у него нет сейчас. Без дела с тоской сладить трудно…
Шагов десять прошли молча. Потом Лунин спросил:
— А Ермаков знает?
— Да мы с Ермаковым еще ночью знали.
— Ну, и как он?
— Ермаков насчет пьянства крут. Не терпит.
— Что же будет?
— Он доктора уже с утра к себе вызвал.
— Только доктора?
— Только доктора. Затеял-то ведь всё доктор… Ермаков решил доктора разнести.
— Разнес?
— Не успел. Прилетел Уваров, и всё отложилось.
— А Уварову скажут?
— Не знаю.
Деев еще рассказывал, а Лунин уже смотрел на Уварова, который стоял у крыльца избы мотористов и поджидал их обоих, издали им улыбаясь.
— А, Константин Игнатьич! — сказал он, когда они подошли к крыльцу, и пожал руку сначала Лунину, потом Дееву. — Нет уж, заходите, мы вас не отпустим. Тут одного из ваших мотористов в комсомол принимают.
Смотря в приветливое, веселое лицо Уварова, Лунин и сам повеселел. Он вовсе не думал идти на комсомольское собрание, но теперь с удовольствием вошел в эту большую, полную махорочного дыма избу, где со всех сторон на них глядели молодые, огрубевшие от мороза и ветра лица. Комсомольцы эскадрильи — главным образом мотористы и несколько молоденьких техников сидели на всех нарах и лавках.
— Не вставайте! Сидите! Продолжайте! — сказал Уваров. — Здравствуйте, здравствуйте! — и тихонько присел в углу вместе с Луниным и Деевым.
Посреди избы стоял Иващенко — моторист, обслуживавший самолет Серова, большой, плечистый парень девятнадцати лет. Его принимали в комсомол, и он волновался. Крупные капли пота текли по его красному лицу. Не зная, куда деть могучие руки с толстыми коричневыми пальцами, он, с трудом находя слова, рассказывал свою коротенькую и простую биографию.
Когда он кончил, комсорг эскадрильи, молоденький техник, одновременно и польщенный и встревоженный присутствием комиссара дивизии на собрании, предложил задавать вопросы. Все молчали, — они слишком хорошо знали Иващенко, и им казалось, что спрашивать его не о чем.
И вдруг Деев попросил разрешения задать вопрос.
— Сколько вылетов с начала войны сделала машина, которую ты обслуживал? — спросил он.
— Двести два, — ответил Иващенко.
— А сколько раз она возвращалась, не выполнив боевого задания?
— Ни разу.
Иващенко отвечал с откровенной гордостью. Всем было ясно, что, если летчик Серов на своем самолете за полгода такой войны мог вылететь двести два раза, значит, у него хороший моторист. И все поняли, что Деев задал свои вопросы не потому, что он не знал числа вылетов, а для того, чтобы комиссар дивизии услышал: двести два вылета и ни одного невыполненного боевого задания. Пусть комиссар дивизии увидит, какой дельный народ вступает в комсомол у них в эскадрилье!
Иващенко приняли в комсомол, и собрание закрылось. Лунин вместе со всеми вышел на крыльцо.
— Проводите меня немного, если у вас есть время, — сказал ему Уваров.
Они вдвоем неторопливо пошли вдоль деревенской улицы.
— Я брожу здесь, с людьми разговариваю и всё думаю о Рассохине, — начал Уваров. — Вас увидел, и тоже о нем подумал. Я ведь много лет хорошо его знал. Учились вместе, потом служили вместе. Я всегда его уважал, но только за эту осень он по-настоящему показал, какой он человек. Большой человек, большой воин! Мы месяц назад представили его к званию Героя Советского Союза. Сегодня получил сообщение, что он уже Герой посмертно…
— Ему теперь всё равно, — сказал Лунин.
— Ему-то всё равно, — согласился Уваров. — А вам разве всё равно?
— Нет, мне не всё равно, — сказал Лунин и почувствовал, что краснеет.
— И мне не всё равно, — сказал Уваров.
Они дошли до столовой, но не остановились, а пошли по улице дальше.
— А вас я поздравляю, майор, — сказал Уваров.
— С чем? — удивился Лунин.
— Вы командуете лучшей эскадрильей полка.
— Эскадрильей, которой нет!
— Как — нет? Разве можно сказать про рассохинскую эскадрилью, что ее нет? Это до войны любую часть можно было расформировать и сказать, что ее нет. Каждое подразделение было таким же; как любое
