населению уезжать из города по Ледовой дороге?
Глаза Ховрина удивленно блеснули.
— Не знаю, — сказал Ховрин, — но думаю, что пока нельзя.
— Пока нельзя? Почему?
— Если бы было можно, об этом знал бы весь город.
— Нет, почему — пока?
— Потому что потом будет можно.
— Когда потом? Когда все умрут? — спросил Лунин, чувствуя, что начинает горячиться.
Ховрин холодно посмотрел на него и промолчал.
— Нет, я просто хочу понять смысл, — сказал Лунин, жалея о своей горячности и сдерживая себя. — Во всем должен быть смысл. Вы понимаете, почему пока нельзя?
— Кажется, догадываюсь, — сказал Ховрин, подумав. — Потому что пока еще дорога к этому не подготовлена. Дорогу только что проложили, ею прежде всего воспользовались, чтобы подбросить в город хоть немного продовольствия, чтобы подвезти вооружение, чтобы сменить некоторые воинские части. А что было бы, если бы теперь, в январские морозы, на дорогу хлынули толпы женщин и детей, еле живых от голода? Они просто все умерли бы, до одного человека, только и всего. Разве не так?
— Так, — согласился Лунин, отчетливо вообразив себе всё, о чем говорил ему Ховрин. — Но почему же потом будет можно?
— Не думайте, что я знаю что-нибудь, это просто предположение, не больше, — сказал Ховрин. — Люди, не нужные для обороны города, должны быть отсюда вывезены. Они здесь только бесполезно гибнут, съедая то немногое, что удается завезти в город. Вывозить из города людей так же важно, как завозить в город продовольствие. Это, в сущности, одно и то же, и дорога через озеро предназначена, конечно, и для того и для другого.
Но, чтобы вывозить больных и слабых людей, нужно создать в пути питательные пункты на сотни тысяч человек, нужны помещения, в которых могли бы обогреться все эти толпы, нужны машины с крытыми кузовами, нужны хорошие подъездные пути между озером и железной дорогой. Да и мало ли что еще нужно, чтобы вывезти людей живыми, а не завалить дорогу трупами. Нужен, например, план эвакуации, нужна строжайшая очередность, потому что необходимо вывезти сотни и сотни тысяч, а пропускная способность дороги мала…
— А скоро ли начнется этот организованный вывоз людей? — спросил Лунин.
— Я уверен, что делается всё, чтобы он начался как можно скорее, — сказал Ховрин.
И, помолчав, прибавил:
— Тут дело не только в сроке. Тут дело еще и в том, как будут вести себя немцы, когда начнется массовая эвакуация. Очень может статься, что бой за дорогу весь еще впереди.
— Вы тоже так думаете?.- спросил Лунин, вспомнив свой разговор с Уваровым.
— Так мне кажется…
Они помолчали. Ховрин понимал, что Лунин еще о чем-то хочет спросить, о главном, и ждал. Лунин хмурился — начать ему было не просто.
— Вы видите, что творится в городе? — спросил он угрюмо.
— Вижу.
— Ну и что же, по-вашему, делать?
— Каждый должен делать то, что в его силах.
— Вот я, например, в силах вывезти отсюда женщину с двумя детьми. Должен я это сделать или нет?
Ховрин внимательно посмотрел ему в лицо:
— А вы действительно можете их вывезти?
— Конечно, могу, если разрешат! — сказал Лунин пылко. — Ведь я сам еду. Я знаю, что некоторым разрешают. Когда я ехал сюда, я встретил одного капитана с Волховского фронта. Он в Ленинград попал по командировке, точь-в-точь как я, и вывез отсюда жену. Правда, она только до озера доехала и умерла…
— Вот видите, — сказал Ховрин. — Он тоже считал, что может вывезти, и не довез. А почему вы думаете, что вы довезете? Ехать придется на грузовике, на каких-нибудь ящиках или бочках; мороз, сами знаете, какой… Они тоже, может быть, умрут в пути.
— Может быть, умрут, — сказал Лунин. — Но здесь они умрут наверняка. Нет, если бы мне только разрешили… Ведь вот разрешили же этому капитану…
— Ему, вероятно, разрешили оттого, что жена…
— Это моя жена и мои дети, — проговорил Лунин, прямо глядя Ховрину в глаза.
И вдруг вспомнил, как сам сказал Ховрину, что жены у него нет.
И хотя на лице Ховрина не отразилось ничего, Лунин безошибочно почувствовал, что Ховрин тоже это вспомнил.
Лунин солгал и знал, что ему не верят. Но ни один мускул на его лице не дрогнул, как будто он издавна привык лгать. Он только ждал, что скажет и сделает Ховрин.
— Жаль, что вы Уварову у себя в полку не сказали, — проговорил Ховрин. — Если бы вы сказали Уварову, что хотите вывезти свою семью, он бы вам помог. На прошлой неделе он помог мне вывезти семью моего печатника Цветкова. Две женщины и младенец в очень тяжелом состоянии. Пристроили их на машину, которая развозит: авиабомбы по аэродромам. Шофёр обещал их довезти, но еще нет сведений, доехали они или нет… Жаль, что вы не сказали Уварову…
— Да, жаль, — подтвердил Лунин, хотя во время своего разговора с Уваровым он еще не знал, что у него в Ленинграде есть жена и двое детей, которых нужно вывезти. — Жаль, но…
— …Но теперь поздно жалеть об этом, — подхватил Ховрин. — Что ж делать, постараемся устроить и без Уварова… Нет, с Шараповым вам говорить не стоит. Я сам сейчас с ним поговорю.
'Неужели он действительно может помочь? Неужели выйдет? — с робостью и надеждой думал Лунин, когда Ховрин, оставив его одного в кабинете Уварова, вышел за дверь. — Он славный, добрый человек, хотя у него такое желтое лицо… Он мне еще в тот раз понравился, суховатый, сдержанный, но добрый человек… Только бы вышло у него, только бы вышло…'
Ховрин долго не возвращался, и Лунин не знал, выходит или не выходит. Он понимал, что речь идет о необходимости подписать нужный документ. А вдруг Шарапову, как работнику политотдела, известно, что у Лунина нет ни жены, ни детей… Наверно, ему известно… Наконец дверь опять распахнулась, и Лунин услышал, как Ховрин сказал:
— Я всё беру на себя.
И еще:
— С полковым комиссаром я буду объясняться, а не вы.
Прикрыв за собой дверь, Ховрин подошел к Лунину и проговорил:
— Приходите сюда завтра утром. Получите документ, дождетесь машины, заедете за своими и уедете…
Лунин заторопился. Ведь ему нужно еще ее уговорить. Ведь он ей еще не сказал ни слова.
До дверей его провожали все — и Ховрин, и техники, и краснофлотцы, и мальчик Слава. Они все смотрели на него ласково и дружелюбно, и, безусловно, все были в курсе дела. В дверях Лунин вспомнил, что он даже не поблагодарил Ховрина. Он обернулся и сжал ему руку обеими руками.
— Вы не знаете, что вы сделали для меня, — сказал он.
Слава вышел вместе с Луниным и проводил его до угла.
— Значит, вы завтра сюда еще зайдете? — говорил он, заглядывая Лунину в лицо. — Так я скажу Уварову, что вы согласны, чтобы я жил на аэродроме…
Через озеро они ехали ночью. Лунин лежал на спине в кузове грузовика и смотрел на мелкие северные звёзды, поблескивавшие, как соль, в неизмеримой черноте неба. Он ничего не видел, кроме звезд, и ему казалось, что земля исчезла, а он висит в пустом пространстве среди тьмы и нестерпимой стужи. Стужа обступала его со всех сторон, и было только одно теплое место во всей этой леденеющей вселенной — у него под тулупом спал ребенок и грел ему бок, как маленькая печка.
Лунин боялся шевельнуться, чтобы не потревожить ребенка. Ощущение тепла этого живого комочка
