Величайшим знатоком и любителем народной этимологии был, как известно, Лесков. Его герои то и дело говорили: клевотон (фельетон), мелкоскоп (микроскоп), долбица (таблица) умножения и т.д. Барометр превращался у них в буремотр, дезабилье - в безбелье. Французское слово 'мораль' производили они от русского слова 'марать':
'- Пустили мараль на девку, - замарали ее доброе имя'.
Сравните у Островского в 'Поздней любви': 'Связываться с бабой, я так понимаю, мараль'. И у Глеба Успенского в 'Будке': 'От него на нас мараль идет'.
У Куприна в 'Поединке' французскую фамилию Дювернуа солдаты превратили в русскую Доверни- Нога. Известно, что иностранец Кос ван Дален сделался в России Козодавлевым.
В 'Войне и мире' казаки переделали имя молодого француза Винсента в Весеннего, а мужики и солдаты - в Висеню. В обеих переделках это напоминание о весне сходилось с представлением о молодости:
- Эй, Висеня! Висеня! Весенний!
Так же поступает ребенок, превращая вентилятор в вертилятор, лопатку в копатку и молоток в колоток.
Путем минимального изменения в звуковой структуре непонятного слова ребенок, незаметно для себя, осмысляет его, причем в этой новой редакции выдвигаются существеннейшие (с точки зрения ребенка) качества того предмета, который данным словом обозначен.
Так, Адик Павлов называл Серафиму Михайловну Сахарина Михайловна, а маленькая Ира, подметив, что запонки являются исключительной принадлежностью папы, переименовала их в папонки:
- Папочка, покажи твои папонки!
Слюнка, например, у детей превращается в плюнку:
- Потому что мы не слюем, а плюем.
Язык они называют лизык, и мне сообщают о Нине Гуляевой, которая достигла семилетнего возраста, а все еще не могла примириться с нашим взрослым 'искажением' формы лизык:
- Как же так! Лизать - и вдруг не лизык, а язык!
По-украински язык у волов и коров так и называется лизень.
Ребенок и представить себе не может, чтобы взрослые создали слово, в звуке которого нет характеристики функций обозначенного этим словом предмета. Тополь должен топать, орел - орать, а радуга - радовать:
- Почему это - радуга? Потому что она радуется, да?
До сих пор, насколько мне известно, эти языковые процессы были замечены исследователями только у взрослых. Но вот, оказывается, и в речи детей они занимают не последнее место, ибо нет никакой существенной разницы между вертилятором и мелкоскопом, между вертутией и сфинкой.
IV. ДЕЙСТВЕННОСТЬ
И заметьте, как действенны эти ребячьи слова. В большинстве случаев они изображают предметы исключительно со стороны их действия.
Строганок - это то, чем строгают,
Копатка - это то, чем копают.
Колоток - это то, чем колотят.
Цепля - это то, чем цепляют.
Вертутия - это то, что вертится.
Лизык - это то, что лижет.
Мазелин - это то, чем мажут.
Кусарик - это то, что кусают.
Здесь нет ни единого слова, которое не было бы связано с движением, с динамикой.
Всюду выдвинута на первое место действенная функция предмета.
Трехлетний ребенок уверен, что почти каждая вещь существует для того или иного точно определенного действия и вне этого действия не может быть понята.
В существительном ребенок ощущает скрытую энергию глагола.
Вы только всмотритесь, с каким напряженным вниманием глядит годовалый младенец на автомобили, мотоциклы, трамваи, следя за их непрерывным движением.
Почти все исправления, вносимые ребенком в нашу 'взрослую' речь, заключаются именно в том, что он выдвигает на первое место динамику.
В 'народной этимологии' взрослых это происходит не так часто, потому что взрослые подмечают в словах и другие особенности. Русские крестьяне из клироса делали крылос (от слова 'крыло'), Хамильтона превращали в Хомутова, то есть оперировали и существительными, а 'народная этимология' детей почти всегда обнаруживает в названии предметов глагол.
Но, конечно, и детям порою случается выдвигать в названии предмета не глагол, а имя существительное или - очень редко - прилагательное.
Мне сообщают о пятилетнем Гаврюше, который ботанику называл цветаника (его отец был директором ботанического сада), а ватрушку - творушка (от слова 'творог'); и я знаю Мусю, которая называла нафталин муфталином, так как была уверена, что нафталин существует специально для маминой муфты.
Впрочем, таких словообразований не много. Большинство детских слов, входящих в область 'народной этимологии', связано с глагольными формами.
Так велико у детей тяготение к глаголу, что им буквально не хватает глаголов, существующих во 'взрослом' языке. Приходится создавать свои собственные.
Нет, кажется, такого существительного, которое ребенок не превратил бы в глагол:
- Часы часикают.
- Вся елка обсвечкана! Вся елка обсвечкана!
Брат трехлетней Нины играет на балалайке. Нина страдальчески морщится:
- Не балалай, пожалуйста!
Ребенок создает такие глаголы десятками - гораздо чаще, чем мы.
Прищемив себе руку дверью, ребенок кричит:
- Ай, я задверил руку!
И пусть родителей коробит это смелое производство глагола, ребенок считает его совершенно нормальным.
- Отскорлупай мне яйцо.
- Замолоточь этот гвоздик.
- Бумага откнопкалась.
- Я защёкала свою карамельку!
- Ого-го, как ладошкаются!
- Ой, меня крапива накрапивила!
- Я намакаронился.
- Я уже начаёпился.
И даже:
- Мы почайпили кофе.
Иногда оглаголивается даже наречие.
- Расширокайтесь!.. Расширокайтесь! - кричала своим гостям четырехлетняя девочка, требуя, чтобы они расступились.
В глагол превращается даже слово 'еще':
- Покачайте меня на качелях, только я не сойду, а буду все ещёкать и ещёкать[14].
Глаголом может стать даже междометие алло:
