стоявшего в дверях. Она была великолепна. Костюм — как раз в нужном регистре: черное платье с жакетом, отделанным черным бархатом. Не выглядит ни принаряженной, ни одевшейся попроще. Идеальная скорбящая вдова, пришедшая участвовать в серьезном деле. И при всем этом — молодость, красота и чувственность, которой, казалось, дышат эти одежды, эти изумительные, даже в трауре, черты, безупречно убранные густые темные волосы, готовые рассыпаться в безумном порыве — в любой момент! — по любому поводу! — по первому знаку! — только мигни! Крамер услышал, как присяжные задвигались, загудели. Конечно, они ведь читают газеты. Смотрят телевизор. Таинственная Брюнетка. Клевая девица. Вдова финансиста — и все это она.
Безотчетно Крамер втянул живот, расправил грудь, развел плечи и откинул назад голову. Ему хотелось, чтобы она видела его мощную грудь и шею, а не портящую весь вид макушку. Как жаль, что нельзя рассказать присяжным все до конца. Им бы понравилось. Они бы смотрели на него с еще большим уважением. Сам факт, что она вошла в дверь и сидит теперь на свидетельском месте, настроенная на нужный лад, — это триумф, его триумф, и добился он этого не речами, а личным обаянием. Но он, конечно же, не может рассказать им о своем визите к Клевой Брюнетке на квартиру, в ее герметизированный дворец.
Реши она поддержать состряпанную Мак-Коем сказку насчет ограбления на пандусе, все сделалось бы весьма проблематичным. Тогда возник бы вопрос о достоверности рассказа Роланда Обэрна, пресловутого «короля крэка», который пытается избегнуть отсидки. Показания Роланда стали фундаментом дела, но не очень прочным, к тому же Роланд может в любой момент его и взорвать — нет, не тем, что он говорит (у Крамера не было сомнений в правдивости его слов), а своим поведением. Но теперь у Крамера есть и Мария. Он сходил к ней на квартиру, посмотрел ей в глаза — ей и ее БАСПам-охранникам — и загнал ее в тупик, со всех сторон обложил неоспоримой логикой и страхом перед Властью. Она даже сообразить ничего не успела. Она только дернулась и сглотнула — сделала один мультимиллионерский глоточек — и готово. В тот же вечер господа Такер Болт и Клиффорд Придди — Болт и Придди, Придди и Болт — снобы несчастные! — уже звонили ему по телефону, чтобы обо всем договориться.
И вот она сидит перед ним, а он смотрит на нее сверху вниз, позволяя себе подолгу глядеть ей в глаза, сперва серьезно, а потом и не без некоторой игривости (во всяком случае, так ему казалось).
— Ваше полное имя и адрес, будьте добры.
— Мария Тереза Раскин, Пятая авеню, девятьсот шестьдесят два.
Очень хорошо, Мария Тереза! Это он, Крамер, обнаружил, что ее второе имя — Тереза. Наверняка в составе большого жюри будет несколько итальянок и пуэрториканок в возрасте, и, конечно же, так оно и вышло. Им Мария Тереза станет как-то ближе, роднее. Только на красоту и богатство — опора зыбкая.
Присяжные смотрят во все глаза. Не могут налюбоваться. Это самый красивый образчик человеческой породы, который им доводилось видеть во плоти. Да и часто ли в этом зале свидетелями выступают люди, проживающие на Пятой авеню в районе Семидесятых улиц? Мария Раскин воплощала то, чем они не были, но (по убеждению Крамера) хотели быть: молода, красива, с шиком одета и неверна мужу. При этом все перечисленные качества вполне могли послужить ей на пользу, если она поведет себя как надо: будет простой, скромной, продемонстрирует легкое смущение тем, как высоко она вознесена, — в общем, если она предстанет маленькой Марией Терезой из маленького городка в Южной Каролине. Если она постарается быть «сердцем ну совсем такой же, как они», им будет лестно чувствовать свою сопричастность этой ее вылазке в мир уголовного права, они подпадут под очарование ее успеха, известности и богатства.
Крамер задал вопрос о роде ее занятий. Колеблясь, она некоторое время смотрела на него, приоткрыв губы, потом сказала:
— Мммм… Я… ммм… наверное, я… ммм… домохозяйка.
По ложе присяжных пробежал смешок, и Мария, опустив глаза, смиренно улыбнулась и покачала головой, как бы говоря: «Я понимаю, звучит странно, но я не знаю, как это назвать иначе». По ответным улыбкам присяжных Крамер определил: пока они на ее стороне. Они уже пленились этой редкостной прекрасной птицей, трепещущей перед ними в суде Бронкса.
Крамер воспользовался этим моментом, чтобы сказать:
— Я думаю, присяжных следует уведомить о том, что муж миссис Раскин, Артур Раскин, скончался всего несколько дней назад. Принимая во внимание это обстоятельство, мы должны быть благодарны ей за готовность пойти нам навстречу и помочь большому жюри в решении рассматриваемого вопроса.
Присяжные вновь воззрились на Марию. Какая храбрая девочка!
Мария вновь подобающим образом потупилась.
Молодец, Мария! Умница! «Мария Тереза»… «Домохозяйка»… Жаль, что нельзя живописать перед уважаемыми присяжными, как он ее наставлял в этих как бы незначительных, но очень существенных тонкостях. Все честно, все по правде! — но даже правда и честность могут пропасть втуне, если их не преподнести как должно. Правда, пока что она с ним несколько холодна, но наставлениям следует и тем самым выказывает уважение. Что ж, у них еще не одна встреча впереди, а когда начнется процесс… Но даже и теперь, в этом зале, в суровой обстановке, в строгих стенах суда что-то в ней есть такое… какая-то готовность отбросить все препоны! Ты только помани… только разок мигни…
Спокойно, без нажима, всячески показывая, что он понимает, как это ей должно быть нелегко, Крамер повел ее по цепочке событий того злосчастного вечера. Мак-Кой встретил ее в аэропорту Кеннеди. (Зачем, не важно, это к делу не относится.) Они заблудились, попали в Бронкс. Встревожились. Мистер Мак-Кой ведет машину по левому ряду широкой авеню. Мария замечает справа знак, показывающий дорогу обратно на скоростную трассу. Он внезапно на большой скорости сворачивает вправо. Машина летит прямо на двоих парней, стоящих у бровки тротуара. Он замечает их слишком поздно. Одного задевает, чуть не сбивает второго. Она велит ему остановиться. Он повинуется.
— А теперь, миссис Раскин, будьте так добры, расскажите нам… В тот момент, когда мистер Мак-Кой остановился, машина была на пандусе, ведущем к скоростной трассе, или на самой улице?
— На улице.
— На улице?
— Да.
— А была ли там какая-либо преграда — баррикада или иное препятствие, вынудившее мистера Мак- Коя остановить машину?
— Нет.
— Хорошо, расскажите нам, что произошло потом.
Мистер Мак-Кой вышел посмотреть, что случилось, а она отворила дверцу и оглянулась назад. К машине направлялись двое молодых людей.
— Будьте добры, расскажите нам, что вы почувствовали, когда увидели, что они идут к машине?
— Я испугалась. Я подумала, что они на нас нападут — ну, из-за того, что произошло.
— Из-за того, что мистер Мак-Кой сбил одного из них?
— Да. — Глаза долу: надо понимать, ей стыдно.
— Они вам как-нибудь угрожали — словесно или какими-либо жестами?
— Нет, не угрожали. — Ой, стыдно, стыдно.
— Но вы подумали, что они могут напасть на вас?
— Да. — Этак смиренно.
— А вы, — очень по-доброму, — не объясните нам, почему вы так подумали?
— Потому что мы были в Бронксе и наступил вечер.
Мягкий, отеческий голос:
— А может быть, еще и потому, что те двое молодых людей были негры?
После паузы:
— Да.
— Как вы думаете, мистер Мак-Кой чувствовал то же самое?
— Да.
— Словесно он это как-нибудь выразил?
— Да, выразил.
— Что же он сказал?
— Я точно не помню, но после мы это обсуждали, и он сказал, что это все равно что схватка в
