Крамер от злости онемел. Стоял весь красный. Все же сквозь зубы процедил:
— Это все, судья? — и, не дожидаясь ответа, на каблуках развернулся и пошел прочь.
— Мистер Крамер!
Крамер остановился. Ковитский сердито поманил его назад.
— У мистера Киллиана какой-то вопрос, как я понимаю. Или вы хотите, чтобы я выслушал его без вас?
Крамер сжал зубы и промолчал.
— Хорошо, мистер Киллиан, говорите.
— Судья, — начал Киллиан, — в моем распоряжении находится важное доказательство, которое не только способно повлиять на решение по ходатайству мистера Крамера о залоге, но и ставит под вопрос обоснованность возбуждения дела.
— Какого рода доказательство?
— У меня есть пленки переговоров между моим клиентом и одним из основных лиц, проходящих по этому делу. Похоже, из них явствует, что большому жюри было предоставлено лжесвидетельство.
Что еще за чертовщина?! Срочно вмешаться!
— Судья, — перебил Киллиана Крамер, — это же чушь! У нас на руках вердикт большого жюри. Если мистеру Киллиану хочется оспорить…
— Подождите, мистер Крамер, — сказал Ковитский.
— …если ему хочется оспорить действия большого жюри, он должен следовать установленной процедуре…
— Да подождите же. Мистер Киллиан говорит, что у него есть какое-то доказательство…
— Доказательство! С доказательствами ему надо было выходить на предыдущее слушание, судья! Не может же он вот так вот запросто прийти и ex post facto[22] оспорить решение большого жюри! А вы не можете…
— МИСТЕР КРАМЕР!
Услышав, что судья повысил голос, в зале снова зашевелились, загомонили.
Зрачки в пенном прибое:
— Мистер Крамер, вы знаете, в чем ваша проблема? Вы ни хрена не слушаете, черт вас дери! И ни хрена не слышите!
— Судья!
— МАААЛЧАТЬ! Суд будет слушать мистера Киллиана с его доказательством.
— Судья…
— Мы это сделаем при закрытых дверях.
— При закрытых? Но почему?
— Мистер Киллиан говорит, что у него есть какие-то пленки. И мы их сначала прослушаем при закрытых дверях.
— Погодите, судья…
— Не хочется уходить из зала, да, мистер Крамер? Боитесь остаться без вашей публики?
Кипя от возмущения, Крамер опустил глаза и покачал головой.
Шерман стоял сзади, у барьера. У него за спиной — Куигли с тяжелым чемоданчиком в руке. Но главным образом… за спиной — они. Когда все начнется? Шерман не спускал глаз с тех троих, что сошлись у судейского стола. Он просто не смел оглядеться. И тут стали раздаваться голоса откуда-то сзади, зловеще протяжные:
— Последние шаги в твоей жизни, Мак-Кой!
— Последняя вечеря.
Потом тихим фальцетом:
— Последний вздох.
Где-то по обеим сторонам от него — приставы. Они ничего не предпринимают. Господи, да они боятся так же, как я!
Тот же фальцет:
— Э, Мак-Кой, чего ежисся?
Тут съежишься! Остальным, видимо, понравилось. Они принялись пискляво подпевать:
— Шееер-мааан…
— Мак-Кой, Мак-Кой, ежисся на кой?
Хихиканье, смешки.
Шерман неотрывно смотрел на судейский помост — туда, где пребывала единственная надежда. Как бы в ответ на его молчаливую мольбу судья вдруг посмотрел на него и проговорил:
— Мистер Мак-Кой, подойдите, пожалуйста, на минуточку сюда.
Сопровождаемый гомоном и хором писклявых выкриков, пошел за барьер. У помоста успел услышать, как помощник окружного прокурора Крамер говорит:
— Не понимаю, судья. Зачем вам присутствие обвиняемого?
— Это его ходатайство, его доказательство. Кроме того, я не хочу, чтобы он без толку здесь болтался. Вас это устраивает, мистер Крамер?
Крамер не ответил. Сердито глянул на судью, затем на Шермана.
— Мистер Мак-Кой, — сказал судья, — вы пойдете со мной, мистером Киллианом и мистером Крамером в мои покои.
Затем он три раза громко бахнул своим молотком и провозгласил:
— Суд вместе с обвинителем и защитником удаляется на совещание. В мое отсутствие в этом зале БУДЕТ СОБЛЮДАТЬСЯ ПОРЯДОК. Я понятно выражаюсь?
Зал загудел, заклокотал, но Ковитский предпочел не обратить на это внимания, встал и сошел по ступенькам с судейского помоста. Секретарь тоже встал и двинулся следом. Мигнув Шерману, Киллиан пошел назад, к зрительской части зала. Судья, его консультант, секретарь и Крамер направились к двери в отделанной деревом стене сбоку от помоста. С тяжелым чемоданчиком в руке вернулся Киллиан. Помедлил, пропуская Шермана вперед вслед за Ковитским. Замыкал процессию толстый пристав, у которого складка жира свешивалась через ремень с кобурой.
За дверью оказалось помещение, совершенно не похожее на то, что можно было ожидать после судебного зала, да и самому величественному названию «покои» не соответствующее. Покоями оказалась единственная и довольно унылая комнатенка. Пустая, грязная, неухоженная, покрашенная казарменной желтоватой краской, которая местами была содрана, а местами отслаивалась, закручиваясь жалкими завитками. Слегка облагораживали ее лишь необычайно высокий потолок да окно восьми или девяти футов высотой, заливавшее помещение светом. Судья уселся за обшарпанный металлический стол. Секретарь устроился за другим. Крамер, Киллиан и Шерман сели в какие-то тяжелые, старинного вида деревянные кресла с закругленными спинками — такие кресла еще называют банкирскими. Консультант и пристав остались стоять, подпирая стенку. Вошел высокий мужчина, принес слоговую пишущую машинку, какими пользуются судебные стенографисты. Надо же, как он хорошо одет! В зеленовато-сером твидовом пиджаке, белой рубашке с пуговками на кончиках воротничка, безупречной, прямо как у Роли, в старинном, ручной вязки, галстуке, черных фланелевых брюках и спортивных полуботинках. Внешне похож на йейльского профессора, имеющего вдобавок к твердому окладу еще и независимый источник дохода.
— Мистер Салливан, — обратился к нему Ковитский. — Принесите-ка сюда и свой стул.
Мистер Салливан вышел, вернулся с небольшим деревянным стульчиком, сел, поковырялся с машинкой, посмотрел на Ковитского и кивнул.
Ковитский сказал:
— Итак, мистер Киллиан, вы утверждаете, что обладаете информацией, имеющей непосредственное и существенное касательство к решению большого жюри по этому делу?
— Да, именно так, судья, — отозвался Киллиан.
— Хорошо, — сказал Ковитский, — я выслушаю вас, но берегитесь, если ваше ходатайство окажется необоснованным.
— Оно таким не окажется, судья.
— Потому что в таком случае я ваши действия буду рассматривать как очень неприглядные, самые
