— Скорее не таблетки, а микстура, — хмыкнула я и попыталась сделать еще один глоток обжигающей жидкости.
— Микстура, если хотите.
— И давно вы так лечитесь?
— Около трех лет.
— От чего, если не секрет? — полюбопытствовала я.
— Как и большинство — от одиночества. Вы ведь и сами говорили об этом сегодня…
— Да, и Карл Рэдклиф заявил, что я романтичная особа.
— А вы и есть романтичная особа, — без тени улыбки подтвердил Фэрроуз.
— Это вы тоже поняли по моему взгляду? — не без ехидства поинтересовалась я.
Грэм осушил оставшийся виски и внимательно на меня посмотрел.
— Это я понял еще тогда, когда увидел ваше тоскующее личико в самолете. Вы ведь кого-то оставили там, в другой жизни, не так ли, мисс Притчард?
На этот раз ему удалось смутить меня не на шутку. Я отхлебнула еще немного виски. На этот раз жидкость показалась мне не такой уж обжигающей, может быть оттого, что мое лицо горело, как картошка, извлеченная из печки.
— Значит, я не ошибся, — кивнул он.
— Какая разница, ошиблись вы или нет. Думаю, у каждого из нас есть свои тайны и совсем не обязательно посвящать в них первого встречного.
— Вы правы — необязательно. Да я ведь и не просил вас вываливать на меня душещипательную историю о неразделенной любви.
Очень даже разделенной, хотела ответить я, но сочла за благо перевести разговор в другое русло.
— Скажите, мистер Фэрроуз, — начала я, когда доктор разлил по стаканчикам вторую порцию виски, — у вас не возникало ощущения, что в замке… происходит что-то странное?
— Странное? — мрачно усмехнулся доктор. — Если бы я не успел немного вас узнать, то после этого вопроса счел бы вас бледной копией Лив Такер.
— С чего бы это? — недовольно посмотрела я на него. Его заявление — мягко говоря, невежливое — здорово меня задело.
— С того, что ответ на ваш вопрос очевиден. Само по себе реалити-шоу, в котором мы имели глупость принять участие, более чем странное.
— Это понятно, — отмахнулась я, затаив все же обиду на него за «бледную копию». — Но я сейчас говорю не о шоу, а о замке. Вы не замечали… — я запнулась, подбирая слова, — чего-нибудь необычного, иррационального.
— Иррационального? — снова усмехнулся он. — Разве только то, что для нас провели освещение везде, кроме коридоров замка. Если вы говорите о происшествии с Лилландом Тиглером, то, спешу вас разочаровать, в нем нет ничего иррационального: лунатизмом страдают не только в замках, мисс Притчард.
— Я в этом и не сомневалась, мистер Фэрроуз, — раздраженно заметила я. — Ладно, забудьте о моем вопросе.
Глаза Фэрроуза изучающе скользнули по моему лицу, и я поняла, что мне так просто не отделаться от этого на удивление любопытного типа.
— Забудьте? Нет, мисс Притчард, забывать я не умею. Зачем вообще говорить, если ты не запоминаешь слова, сказанные собеседником?
— А если собеседник сам хочет, чтобы о его словах забыли?
— Какой тогда смысл имели его откровения?
— Может быть, он признался в чем-то, но потом раскаялся в сделанном признании. — Наша беседа начала меня забавлять. Фэрроуза, похоже, тоже.
На его лице появилось блеклое подобие улыбки — пожалуй, впервые за все время нашего знакомства этот человек сделал попытку улыбнуться.
— Может быть, но не лучше ли хорошенько обдумать свое признание, нежели жалеть потом о сказанном?
— Вот поэтому я и не делаю никаких признаний, — вырвалось у меня.
— Но вы ведь хотели их сделать?
— Нет, — покачала я головой и отхлебнула виски. — Я не была уверена.
— Жаль, — без особого сожаления в голосе заметил Фэрроуз. — Кто знает, вдруг я смог бы оказаться вам полезен.
Я окинула мрачное лицо доктора беглым взглядом и остановилась на его глазах. Несмотря на спокойный и даже несколько безразличный тон, которым говорил со мной Грэм Фэрроуз, взгляд его был внимательным и серьезным. В нем не было ни тени того равнодушия, которое звучало в его голосе.
На секунду я даже подумала, что мне стоит рассказать ему обо всем, что я видела в стенах замка и на побережье, рассказать о том, что не только Лилланд Тиглер слышал голос, который заставил его подойти к окну. Но, честно говоря, я так и не решилась. Грэм Фэрроуз — и это следовало из всего нашего разговора — был закоренелым материалистом, и вся его помощь заключалась бы, скорее всего, в том, что он дал бы мне флакончик с таблетками, теми, которые назначил Лилланду.
Фэрроуз понял, что я спасовала, и не стал утомлять меня дальнейшими расспросами. Он снова сухо посоветовал мне не забывать о закуске, и не зря — от двух небольших порций виски я умудрилась порядочно захмелеть.
Не знаю, то ли хмель так сильно ударил мне в голову, то ли доктор и вправду оказался вовсе не таким уж тяжелым типом, каким я воображала, но дальнейшая наша беседа протекала если не в теплой, то по крайней мере не в напряженной обстановке.
Я бегло рассказала Грэму о себе: о том, что работаю учительницей младших классов в школе, о том, что детишки, мои ученики, любят меня настолько, что чуть было не отказались посещать занятия после того, как я заявила, что беру отпуск за свой счет на неопределенный срок.
Рассказала и о том, что у меня есть мать и бабушка. Что с первой у меня сложные отношения, а вторую я очень сильно люблю и больше всего сейчас скучаю именно по ней.
Рассказала о том, что я действительно одинока, что никогда не была замужем и даже не представляю себе, что это такое — жить с мужчиной.
Рассказала и о своем отце, с которым познакомилась лишь тогда, когда мне исполнилось восемнадцать. О том, как отвергла любую возможность общения с ним и заявила, что отец, осмелившийся показаться на глаза своей дочери только тогда, когда она повзрослела, мне не нужен.
Кое о чем я, разумеется, умолчала. Умолчала о глубочайшем чувстве вины из-за случившегося с моим отцом, умолчала о длительном и ни к чему не приведшем романе с Диком Хантоном, о нашем расставании, инициатором которого была я сама.
Мои откровения ничуть не покоробили Грэма Фэрроуза, не вызвали у него иронической усмешки. Он слушал меня внимательно, изредка кивал и почти не перебивал. Лучшего слушателя сложно было бы представить, но…
Это «но» все время настораживало меня в нем. Он казался безэмоциональным, даже холодным, и только его глаза выдавали интерес и внимание к собеседнику.
Сам доктор рассказал о себе очень немного. Говорил он коротко, сухо, больше о фактах своей биографии, нежели об отношении к тому, что с ним происходило.
Я узнала, что он работает врачом много лет, однако в его карьере был довольно продолжительный перерыв: почти два года у него не было практики. Что именно заставило его бросить любимую работу, Грэм Фэрроуз объяснить не захотел, но я поняла — в его жизни случилось нечто весьма значительное и даже трагичное.
У меня нет привычки лезть людям в душу, а потому я не стала пытать доктора, как сделала бы это Мажетта Спаулер. Мне показалось, он не ждал от меня меньшего, и эта мысль приятно согрела душу.
— А если мы захотим уехать с острова, — начала я, когда мы снова вернулись к теме шоу, — отказаться от участия в реалити? Как вы думаете, мистер Фэрроуз, дадут ли нам такую возможность? И как
