Поднять камень было очень трудно, не только из-за его веса, но и из-за того, что его было трудно схватить. Мои сыновья помогли мне, но не пошли со мной вниз по выщербленным ступенькам. Я стал спускаться, очень медленно, потому что мой факел мало что освещал. Я подумал, что мой скарабей, которого я никак не мог найти, скатился по ступенькам вниз; я жестом позвал своих сыновей, но они испуганно посмотрели на меня и не пошли. В конце концов они еще дети, и понимают это.
Я спустился и понял, что когда-то храм был намного больше того, что мы видели наверху. Ветер и время навалили землю вокруг храма, та часть, которую мы видели, когда-то была вторым этажом. В нише стоял маленький бог из черного камня, по виду такой же старый, как Ангуйя. Я поднес факел к нему поближе, чтобы рассмотреть его лицо. Он лыс и бородат, у него приятная улыбка и круглый живот. В руках он держал кубок и флейту. Как и тогда, когда я увидел царя, я почувствовал, что когда-то он был моим лучшим другом. Я коснулся его и он закачался. Я поднял его из ниши, в которой он стоял, и увидел, что за ним находится отверстие и в нем свиток, немного меньший чем тот, в котором я пишу.
Я взял его; и когда поставил бога старого счастливого бога на место, то услышал позади себя голос моей старшей жены, Мит-сер'у. Я повернулся и едва не уронил свиток, который дал мне бог.
Она стояла на лестнице. За ней был человек, чья кожа была чернее, чем у царя, и не тот маленький дружелюбный бог, чью статую я двигал, но высокий мужчина со взглядом воина, убивающего раненых. Его руки лежали на ее плечах, и в ее лице было что-то такое, что я не могу выразить словами. Наверно она спала, с открытыми глазами, и видела страшный сон. — Ты должен отдать его Сахусету, — сказала она мне. — Помнишь? Ты обещал отдать его Сахусету.
Я не только этого не помнил, но и не помнил, кто такой Сахусет.
— Ты обещал ему. Поклялся, что отдашь.
Я попытался развязать завязки свитка, чтобы понять, могу ли я прочитать его. Но на них не было узла.
— Ты не должен его открывать, — сказала мне Мит-сер'у.
И тут я испугался за нее. Я бы бросил копье в черного мужчину, стоявшего за ней, если бы он стоял один; но я почувствовал, что не смогу это сделать, не убив Мит-сер'у, так он поднял бы ее перед собой. — Я люблю тебя, — сказал я; я знал, что это правда, и что она не знает об этом.
— Если ты откроешь свиток, — сказала она, — то никогда не найдешь щит.
Я понял, что это ей действительно важно, и сказал, что не буду пытаться открыть. Но, откровенно говоря, просто не мог. Кожаный футляр, в котором я ношу этот свиток, висел у меня на спине, потому что я думал, что он всегда должен быть со мной. Я открыл футляр и положил внутрь свиток, который только что нашел. Он меньше моего, и плотно свернут.
Я прекратил писать и опять оглядел его, но не стал разрезать завязки. Не мне открывать его, так я чувствую.
Когда я опять завязал свой футляр, высокий человек, который держал Мит-сер'у, исчез. Я спросил ее, кто это был; она ответила, что не было никакого человека.
— Высокий человек с темным лицом, — сказал я, — темнее твоих глаз. Его собственные, как мне показалось, пылают как огонь.
— Я видела множество таких мужчин, — ответила Мит-сер'у. — С нами дюжины таких. Ты их имеешь в виду? И что ты сказал, когда я стояла на ступеньках над тобой?
Я кивнул и поцеловал ее. Я прижал ее к себе, наслаждаясь ее дыханием, и она тесно прижалась ко мне. Как она маленькая! И сладкая, и хорошая!
Рука в руке мы спустились на пол и стали искать внутреннюю комнату, в которой стоял бог. Я знал, что там находится то, ради чего мы пришли сюда, потому что так царь сказал, и потому что Мит-сер'у не понимала меня, когда я спросил ее о щите, о котором сама говорила мгновение назад. — Мне кажется, — сказал я, — что у меня когда-то был щит, но я никак не могу его вспомнить.
— Ты вообще мало чего помнишь, — сказала она мне. — Когда ты сражался с зятем Чече, ты взял у него щит, но он тебе не понравился. Он слишком большой, сказал ты, и недостаточно прочный. И царь не захотел, чтобы он был у тебя. Так что ты оставил его в деревне Чече.
Когда-то на стенах храма было изображения, но время полностью уничтожило их. Мы видели только голый камень, иногда чистый, иногда грязный, но странно подходящий к этому месту. Песок засыпал окна, пол был усеян глиной и камнями, стены выпятились и, казалось, вот-вот упадут. И тут я услышал впереди нас жужжание, как будто несколько жуков, скрытые темнотой, летали там; и еще я увидел слабый золотой блеск, хотя, когда я подошел взглянуть, то не нашел никакого золота.
В священном месте стояла грубая статуя богини. Из ее левой руки свешивался крест, который я уже где-то видел, хотя и не знал где, а правая держала длинную стрелу. Ее голову накрывал лежавший на изогнутых подпорках диск, похожий на солнце или луну.
Мит-сер'у встала перед ней на колени и начала молиться. Она шептала так тихо, что я не мог разобрать слова, но, уверен, она просила богиню вернуть ее в родной город на севере.
Богиня спустилась с пьедестала, стала живой женщиной, ростом с Мит-сер'у — или даже ниже — но от нее шел яркий свет. Она протянула мне стрелу; как только я взял ее свободной рукой, он сняла с головы диск и подняла его перед глаза Мит-сер'у. — Твоя молитва за твоего мужчину принята, — сказала она Мит- сер'у. — Ты должна дать ему вот это. То желание, которое ты не высказала, тоже будет исполнено. Ты, как и желаешь, вернешься в свой родной город, хотя вскоре опять уедешь из него, по своему желанию.
Стрела богини растаяла в моей руке в то самое мгновение, как я схватил ее. Диск упал на камни, на которых она стояла, и зазвенел, живая женщина исчезла, и на пьедестале вновь появилась статуя.
Мит-сер'у выпрямилась и подняла лежащий диск. — Смотри, Латро! Щит! Мы не видели его, потому что он лежал на полу, но я его подняла.
Она протянула его мне, и я взял его. Он сделан из бронзы, позеленевшей от времени. Ручка сзади тоже была бронзовой. На маленьких зажимах не было ремня для руки. Я пишу, и он лежит передо мной; когда я запишу все, что должен, я отполирую его.
Вернувшись на верхний уровень, я показал щит царю, который осмотрел его со всех сторон, но так и не коснулся. Проверив его таким образом, он сказал, что мы должны идти, и позвал к себе Мзи и Ангуйю. Я уже собирался подозвать к себе своих сыновей, когда они сами прибежали ко мне, дрожа от страха. Младший сказал, что Винджари увидел большую змею и бросил в нее копье. Когда копье ударило в змею, та превратилась в мужчину.
Я побежал посмотреть, взяв их с собой, хотя они были очень напуганы. Этим человеком оказался мой раб. Он кашлял кровью, его рот широко распахнулся и я увидел, что у него не зубы, а клыки. Не думаю, что раньше видел человека с клыками. И не думаю, что кто-нибудь другой видел такие клыки.
Я отдал копье и щит Утунду, и поднял раба. Он умер у меня в руках. Я сказал царю, что мы должны похоронить его. Он принадлежал мне, потому я должен оказать ему должное уважение. Царь согласился.
Мои жены, мои сыновья и наша служанка пошли со мной в степь. Посреди сухого русла, там, где было много камней, мы вырыли могилу копьями; но когда мы собирались положить туда тело, оно исчезло. Я сказал, что, наверно, какое-то животное утащило его в то время, когда мы копали. Женщины и девочки сказали, что этого не может быть. Они сидели рядом с ним мгновение назад, тихо переговариваясь и отмахиваясь от мух.
Возможно они спали.
Но, возможно, его забрал Винджари и не сказал мне. Это вполне возможно, потому что он ушел в степь, один. Утунду и я долго шли по его следу, но в конце концов потеряли его.
СЕЙЧАС я опять могу писать. Я развел большой костер, и на какое-то время света вполне достаточно. Пока остальные спали, я отполировал тонким песком новый щит, который мне дала богиня, и он заблестел. Скоро в том месте, где я его тер, стало так светло, что я мог видеть, как в нем отражались языки пламени за моей спиной.
Вскоре они исчезли, и на их месте я увидел самого себя, но более молодого; моя голова была перевязана окровавленными повязками. Тот я бросил в воду свой меч, предлагая его в жертву богу реки. Бог реки закалил его, нагрев в мерцающем пламени, поднявшимся прямо из воды, и охладив в воде реки. Наконец он вернул его мне, и сияющий металл, над которым я работал, не отражал больше ничего, кроме моей собственной тени и сверкающих языков огня.
