– Я вижу, ты знаешь, к кому пришел. – Со мной заговорила левая голова.
– Ты – Тифон, – сказал я. – Монарх – единоличный правитель этого злосчастного мира и других миров или мнишь себя таковым. Но поклонился я не тебе, а моему благодетелю Пьятону.
Могучей рукой, не принадлежавшей ему, Тифон поднес кубок к губам. Взгляд его над золотым ободком кубка был ядовитым взглядом желтобородой змеи.
– Ты прежде знал Пьятона?
– Я познакомлюсь с ним в будущем, – покачал головой я.
Тифон выпил и поставил кубок на столик перед собой.
– Значит, правда то, что о тебе говорят. Ты утверждаешь, что ты – пророк.
– Я не думал о себе в таком свете. Но если угодно, да. Я знаю, что ты умрешь на этом самом ложе. Ты заинтересовался? Это тело будет валяться в ворохе ремней, которые больше не понадобятся тебе, чтобы удерживать Пьятона, и среди бесполезных приспособлений, некогда заставлявших его принимать пищу. Горные ветры станут обвевать его похищенное тело, пока оно не высохнет, как листья, что ныне гибнут слишком рано, и целые века мира минуют, прежде чем мой приход снова пробудит тебя к жизни.
Тифон рассмеялся, точно так же, как в тот раз, когда я обнажил «Терминус Эст».
– Боюсь, ты плохой пророк; но, по-моему, плохие пророки забавляют больше, чем настоящие. Извести ты о том, что я буду покоиться, – если моя смерть все-таки наступит, в чем я уже начинаю сомневаться, – среди погребальных хлебов в черепной коробке этого монумента, твои слова не многим отличались бы от лепета любого ребенка. Я же предпочитаю выслушивать твои выдумки и, вероятно, использовать тебя с толком. Говорят, ты совершал чудесные исцеления. У тебя есть истинная сила?
– Это тебе решать.
Он сел, мускулистое туловище, не принадлежавшее ему, покачивалось из стороны в сторону.
– Я привык, что на мои вопросы отвечают. Одно мое слово, и добрая сотня людей из моей личной стражи вышвырнет тебя, – он усмехнулся собственным мыслям, – из моего же рукава. Тебе это понравилось бы? Так мы поступаем с теми, кто отлынивает от работы. Отвечай, Миротворец! Ты умеешь летать?
– Не знаю, никогда не пробовал.
– Скоро у тебя появится такая возможность. Что ж, я спрошу дважды. Тем более что это соответствует моему нынешнему положению. – Он снова рассмеялся. – Но не трижды! Есть у тебя сила? Докажи или умри.
Я позволил себе едва заметно пожать плечами. Руки мои еще не отошли от оков; разговаривая, я все время растирал запястья.
– Признаешь ли ты за мной силу, если я убью оскорбившего меня человека, просто ударив вот по этому столу?
Несчастный Пьятон бросил на меня взгляд, а Тифон ухмыльнулся:
– Да, я был бы вполне удовлетворен подобным доказательством.
– Даешь слово?
Ухмылка расплылась шире.
– Если хочешь – даю. Приступай!
Я вынул кортик и воткнул его в столешницу.
Сомневаюсь, что на этой горе имелись помещения, специально отведенные для содержания заключенных; оглядывая то, что приспособили для меня, я вдруг подумал, что моя камера на том корабле, который скоро станет нашей Башней Сообразности, вероятно, тоже была переустроена, и не так давно. Если бы Тифон хотел просто лишить меня свободы, он мог бы легко сделать это, освободив один из прочно выстроенных ангаров и заперев меня в нем. Очевидно, он желал большего – напугать меня и подчинить, заставив работать на него.
Моей тюрьмой стал выступ скалы, который еще не откололи от одеяния гигантской фигуры, уже имевшей его лицо. На этой площадке, выметенной ветрами, для меня было возведено небольшое укрытие из камней и брезента; туда мне и принесли еду и разбавленное вино, которое, должно быть, припасли для самого Тифона. На моих глазах в скалу у основания отрога вбили столб толщиной почти с бизань-мачту «Альционы», но не такой высокий, и у самой земли приковали смилодона. С верхушки столба свисал хилиарх на крюке, пропущенном между его рук, скованных точно так же, как были скованы мои.
До самой темноты я наблюдал за ними, хотя скоро заметил, что под горой разгорелось настоящее сражение. Смилодона, похоже, морили голодом. То и дело он подпрыгивал, пытаясь ухватить за ноги хилиарха. Тот каждый раз поджимал их так, что зверь не доставал всего какого-то кубита; а его огромные когти хотя и точили дерево словно зубила, не могли удержать его на столбе. В тот день я пресытился местью раз и навсегда. Когда стемнело, я принес смилодону поесть.
Однажды, во время моего путешествия с Доркас и Иолентой в Тракс, я освободил зверя, которого привязали примерно так же, как сейчас был привязан хилиарх; зверь не набросился на меня благодаря камню, прозванному Когтем Миротворца, а быть может, просто потому, что слишком ослабел. Сейчас этот смилодон ел из моих рук-и облизывал их своим широким шершавым языком. Я прикасался к его кривым клыкам, похожим на бивни мамонта, и почесывал ему за ухом, как почесывал бы за ухом Трискеля, приговаривая: «А у нас свои мечи, от рождения, верно?»
Вряд ли звери понимают нечто большее, чем самые простые и знакомые фразы, но мне все же казалось, что массивная голова кивала мне в ответ.
Цепь пристегивалась к ошейнику двумя пряжками размером с мою руку. Я отстегнул ее и вызволил несчастное создание, но смилодон остался рядом со мной.
Освободить хилиарха оказалось не так легко. Я забрался на столб, обхватив его коленями, как карабкался некогда мальчишкой на сосны в некрополе. К тому времени моя звезда уже достаточно высоко поднялась над горизонтом, и я без особого труда мог снять его с крюка и бросить вниз; но я не решился
