заснеженной шапке. Он не спеша снимает с нее шаль и кладет на плечи трупно-холодные руки. Она просыпается за тем же столом, где задремала, читая книгу (самое интересное, что она потом четко помнила, что именно и из какой книги читала, потому что, проверяя, сон ли это, намеренно обращала внимание на детали — не сон…). Тот же мужчина в пальто осторожно закрывает книгу, спускает с плеч Юлии халат и проводит теми же ледяными руками по почему-то покорному голому телу сначала от шеи к пояснице, а потом от живота к плечам, подчеркивая этим холодом неестественность этих вроде бы ласк…
Подруга Тамара однозначно растолковала многослойный сон. Голая — к унижению, к позору. Холодность рук — к лицемерию и обману. Ну, а раз сам перед нею, нагой, всегда тепло одетый, то тем более подлость в ответ на искренность. И — все сошлось. Она хотела нагрянуть на известную ей его съемную квартиру, но не успела. Прямо на привокзальной площади увидела — вот они, голубки! Загорелая и свежая обаяшка-одесситка с ее, Юлиным, неприступным для всех ее московских подруг женишком. И такие оба счастливые, что хоть сейчас в ЗАГС, но
Так что выяснения отношений не было. Все это для экзальтированных дур, а не для дочери самого товарища Горского. Ни сцен, ни ссоры. «И правильно, — спокойно резюмировала Тамара ситуацию. ВСЕ ОНИ ПОХОТЛИВЫЕ ВОНЮЧИЕ КОЗЛЫ. Твой Женька хоть красивый козел. Посмотри вокруг на всех этих «мужиков», да хоть на моего выблядка со Столешникова… В Москве красивый мужчина — еще большая редкость, чем красивая женщина…» Что ж, решила и Юлия, раз он свободно сделал свой выбор, то теперь моя очередь я тоже свободное существо. Пусть пеняет на себя! Не я ли была готова всю жизнь быть его единственной любимой и любящей женой? Не он ли этого не пожелал? Отлично, взамен он получит меня же, но как единственную с точки зрения его материального благополучия супругу — не более того! Он у меня получит именно то, что заслужил. Я выйду за него, завтра же, как и намечено, и тем самым ему отомщу. Когда каждую ночь рядом с ним будет моя знаменитая грудь, ради которой он, собственно, и начал меня добиваться, но отделенная от него моей же презрительно повернутой к нему спиной, он надолго пожалеет, что вообще сделал мне предложение. ЭТОТ на развод не подаст! Этот стерпит все. Так ему и надо. Чего стоит самая жестокая сцена ревности на фоне вот такого наказания — с первой брачной ночи до деревянного пенала… Да, я тоже его ужасно хочу, для меня такие отношения — не менее страшная пытка. Но быть ему
Он и стерпел все… Оба приняли эти правила игры и привыкли к таким отношениям. У них не было ни ссор, ни сцен. Была одна за все эти годы тайная измена Юлии, но какая, о Боже, измена!.. Но не было и здесь естественных при явных возникших подозрениях сцен, дознаний и развода. Оба научились блестяще играть влюбленных супругов на глазах у публики и наедине — при любых обстоятельствах. В семье Краснокаменских рос сын. Все было прекрасно.
Сейчас Юлия шла по обледенелой тропке вдоль шоссе, по которому в пелене снова начавшегося снегопада, разбрызгивая снежную жижу, неслись машины. Сосны стояли так близко, что можно было одновременно коснуться их двух чешуйчатых мокрых стволов разведенными руками. Желтые мокрые иголки с вкраплениями нерастаявшего снега мягко сминались под сапожками, когда она свернула к потемневшему от сырости штакетнику, за которым громоздилась номенклатурная дача, выкупленная отцом и подаренная молодым к свадьбе. Окна желто и тепло проступали уютом в стремительно наступающих снежных сумерках, заливая золотистым оттенком просевшие пушистые шапки на столбиках.
Юлия обмела на крыльце сапожки веником, вытерла подошвы о решетку со щеточками, прошла через веранду с плетенными креслами и прошлогодними листьями на столе в виде неувядающего букета. В гостиной особый уют и тепло создавала старинная, голубого кафеля печка. Мягко светился и сочился тихой музыкой оставшийся открытым бар с янтарным блеском бутылок. Громоздились в полумраке картины, бронза, хрусталь, дорогие старинные издания классиков в переплетах с золотым тиснением — наследство крупного советского работника. Все это семейное великолепие и было взаимной платой Юлии и Евгения за их специфические семейные отношения. О прежних хозяевах этого родового гнезда напоминала большая фотография, где отец Юлии был вторым планом в сцене рукопожатия Хрущева и Кеннеди где-то в Швейцарии. Товарищ Горский не пережил второго инфаркта после очередной чистки 1996 года. Накануне рокового приступа он как раз искренне и снисходительно сочувствовал иммигрантам из рухнувшей без русской алии чужой страны — такого недолговечного бывшего Еврейского государства… Искусственный брак, думала про Израиль перед его крахом Юлия, основанный, как у нас с Женей, не на естественной любви, доверии и преданности, а на идиотской и застарелой взаимной неприязни, может окончиться только катастрофой. Вот и мы с моим благоверным так же плохо кончим, как этот чуждый нам бывший Израиль!..
Без шубки, парика, сапожек, в небрежно завязанном сикось-накось домашнем халате эффектная дама, какой мы только что представили себе Юлию, стала похожа на любую нашу соседку. Без накладных ресниц (в специальную шкатулку), без маски на лице и выверенных плавных жестов опрощенная до полного безобразия Юлия совершенно плебейским движением плеснула в стаканчик из бутылки, рывком с кхеканием опрокинула водку, прополоскав ею рот (видел бы этот вшивый сноб!..), закусила долькой чеснока, намеренно громко отрыгнула (она одна!), оторвала зубами кусок ненарезанной селедки, держа ее двумя руками, прямо из спинки рыбы. После чего, вы просто не поверите, плеснула, о ужас, после водки-то! коньяку в тот же стаканчик и заела его, представляете, соленым огурцом, взятым прямо руками из банки чуть не по локоть в рассоле, и отгрызанной распахнутой пастью луковицей, коньяк-то! Мало того, хотите верьте, хотите нет, она, с намеренным грохотом опрокидывая стулья, развратной походкой пьяной публичной женщины, прошла к тахте, любовно покрытой бело-серебристым неприкосновенным сирийским покрывалом и, сволочь такая, плюхнулась прямо немытой пьяной рожей на этот снежный покров, к тому же с ногами — а ведь она одна, наконец-то в этом вечно переполненном черт знает кем, как их там зовут, этих гадов-родственичков, доме!..
Протирает сейчас специальной бархоткой наши прощальные фужеры, с неприязнью думает в это время Евгений. Высокообразованная скотина, псевдоцивилизованный плебс с придурью, свинья в дорогом дефиците… Перед внутренним взором возник вместо снежного пейзажа за окном их собственный после смерти Горского дом с минимальным огородом, без сада среди подмосковных сосен и елей, их подержанный вишневого цвета широкий приземистый «форд», купленный по случаю вместо с трудом проданных «жигулей». Чтобы было как дома и на работе — удобно и уютно. В рамках наконец-то установленного в семье и в стране железного порядка — основы основ человеческого бытия. Чтобы никак не зависеть от случайностей.
Как вот эта электричка: задумали ее чуть не сто лет назад вот с этой скоростью и железной надежностью, запустили на железную дорогу и свистит она себе десятилетиями точно по раз навсегда установленному расписанию, извиваясь среди лесов и полей, в любую погоду, крошит к чертям собачьим гололед на рельсах, взрывает красным бампером сугробы на полотне. Плевать ей на все капризы погоды в рамках этих рельсов, установленного порядка в чудом во-время удержанной на рельсах великой северной державе. Положенное число минут и секунд, и вот они — огни столицы внутри железных кружев точно так же неизменного сотню лет вокзала. Вокруг мокрая толпа с лыжами. Вязанные шапочки, женский смех, толчея и давка, которой так благополучно лишены здравомыслящие жители пригородов.
По привокзальной площади идет высокий человек с дорожной сумкой через плечо. Все на нем импортное, хотя отечественное в последнее время ничуть не хуже. Но у него, у них — все еще и импортное в придачу. Все куплено по блату, как ни опасно быть нынче в блатной среде, но так уж воспитан Евгений. Даже на отечественный уникальный туристический маршрут билет у него куплен по блату. Блат сильнее Совнаркома, шутили отцы-основатели «Империи зла». Блат сильнее нас, шутили всесильные гэбэшники андроповской эпохи, смирившиеся с неистребимым злом. Евгений смотрит на себя со стороны и самодовольно улыбается. В свои тридцать семь при росте сто восемьдесят три и весе восемьдесят шесть он сохранил юношескую фигуру и подвижность. Позади университет, аспирантура, защита кадидатской,
