иссохшем теле, от которого осталась кожа да кости»[23].
– Как ты себя чувствуешь, Минти? – вырвал меня из задумчивости голос Хелен.
– Как я себя чувствую? Немного зла. – Я удивилась иронии и беззаботности в своих интонациях. – Собираюсь заняться дизайном новой линии свадебных платьев.
– Неужели?
– Да. Назову ее «Горе-невеста».
–Ох, Минти...
Окинув взглядом гостиную, я ощутила тошноту. Здесь было полно воркующих влюбленных голубков. «Самое оно», когда тебя бросил жених. Парочки закатывали глаза, соприкасались ногами под столом и наверняка сегодня уже раз двадцать занимались сексом.
– Почему ты ничего не ешь? – спросила Хелен.
– Не могу.
– Ну же, попытайся! – Она пододвинула ко мне корзинку с круассанами.
– Не могу, – отрезала я. И действительно не могла. Я никогда не сидела на диете. Как-то ни к чему было. А сейчас у меня возникло ощущение, будто в мозгу кто-то перекрыл краник с надписью «Еда». Булочки не вызвали ни малейшего желания хотя бы притронуться к ним, словно были сделаны из пластика. Я насильно влила в себя пару глотков сладкого чая.
– Что будем делать сегодня? – спросила я.
– Не знаю, – пожала плечами Хелен. – В последний раз я была в Париже, когда мне исполнилось двенадцать.
– Я хорошо знаю Париж. Вообще-то, я одиннадцать раз сюда наведывалась.
– Но, Минти, – изумилась Хелен, деликатно похрустывая шоколадным круассаном. – Почему тогда ты решила провести медовый месяц в Париже?
– Это не я. Это Доминик. Я хотела поехать в Венецию, но Дом сказал, туда на поезде ехать слишком долго. Вот и собрались в Париж.
– Понятно, – насмешливо хмыкнула Хелен. – Очень мило с твоей стороны.
– И разумеется, Париж – прекрасный город.
– Минти... – осторожно начала Хелен, поигрывая чайной ложкой.
– Что? – И почему это она так на меня уставилась?
– Минти, – снова завела она, – надеюсь, ты не обидишься, но, по-моему, ты очень часто поступала так, как хотел Доминик.
На несколько секунд я задумалась.
– Да, – признала я.– Так и есть.
– Почему?
– Почему? – Почему? Боже, зачем она спрашивает? – Потому что любила его, – ответила я, – вот почему. И еще... – в горле застыл комок, – я хотела, чтобы он был счастлив.
Она кивнула.
– Так чем сегодня займемся? – поинтересовалась подружка, резко меняя тему.
– Да чем хочешь, – вяло отозвалась я. – Будем вести себя, как обычные туристы.
Так мы и сделали. В первое утро гуляли вдоль Сены, по Тюильрийскому саду и улице Риволи. Прохожие прогуливались под колоннадой или сидели снаружи на солнышке и курили. Пройдя через площадь Карусель, мы зашагали к Лувру. Хелен затаила дыхание, увидев стеклянную пирамиду, треугольные грани которой искрились и сверкали в полуденном солнце.
– Потрясающе! – воскликнула она. – Как гигантский бриллиант.
– Да, – уныло согласилась я и покрутила обручальное кольцо с одним-единственным бриллиантом. Я все еще носила его на правой руке.
– Давай найдем «Мону Лизу»! – предложила Хелен, как только мы оказались внутри. Поднявшись по широкой лестнице с балюстрадой на первый этаж крыла Денона, мы постояли перед картинами Боттичелли, Беллини, Караваджо и фресками Джотто и Кимабю. В одной из галерей картина Веронезе занимала целую стену.
– «Брак в Кане», – прошептала Хелен, заглянув в путеводитель. – Первое чудо Христа, когда кончилось вино.
Я поймала себя на желании, чтобы Христос повторил свой фокус, когда сбежал мой жених. Мы двинулись по длинному коридору с большими окнами. От знаменитых картин на стенах исходило сияние. Святой Себастьян кисти Мантеньи, весь утыканный стрелами, принял мученический конец, но даже его боль не сравнится с моей. Терзается душа – не тело, но это еще хуже.
Следуя стрелкам, мы, наконец, набрели на «Мону Лизу», упрятанную за пуленепробиваемое стекло в шестом зале. Перед картиной толпился народ. Все толковали о неуловимой улыбке Джоконды:
– О, она такая мудрая...
– Che bella ragazza[24].
– Sie ist so schone[25].
